Глава XXII
Она в мои глаза
Столь неотрывно, пристально смотрела,
Что спотыкаться стал ее язык
И не вязались меж собою фразы…Шекспир. Двенадцатая ночь
В то время как большая часть команды уже спала крепким сном, одни глаза, блестящие, полные тревоги, никак не могли сомкнуться. Когда миссис Уиллис с Джертред взошли на борт, Корсар тотчас уступил им свою каюту. Сюда мы теперь и перенесемся, возобновив нашу повесть с того мгновения, когда беседа, занявшая предыдущую главу, только что началась.
Нет нужды подробно описывать чувства наших путешественниц, владевшие ими после бурных событий дня.
Сомнения и догадки, возникшие по этому поводу, станут ясны читателю из последующего.
Мягкий и ровный свет массивной серебряной лампы, подвешенной к потолку, косо падал на черты задумчивой гувернантки и ярко освещал юное лицо ее подруги. На заднем плане, словно темная тень на картине, выделялся смутный силуэт спящей Кассандры. Наш занавес взвился над этой мирной сценой в ту самую минуту, когда воспитанница пытается прочитать в потупленном взоре наставницы ответ, который язык последней отказывается произнести.
— Я говорю, любезная сударыня, что все эти драгоценные безделушки и материал, из которых они сработаны, совершенно необычны для корабля.
— И что же ты из этого заключаешь?
— Не знаю. Я бы хотела быть в безопасности под крышей родного дома.
— Дай-то бог! Молчать долее было бы неразумно. То, чему сегодня мы оказались свидетельницами, Джертред, заронило чудовищные подозрения в мою душу.
Лицо молодой девушки побелело от страха, в глазах застыл вопрос.
— Мне издавна знакомы порядки на военных кораблях, — продолжала гувернантка (она остановилась лишь затем, чтобы еще раз взвесить основания для своих подозрений), но я нигде не наблюдала обычаев, которые с каждым часом открываю на этом судне.
— Каковы же ваши подозрения?
Взор, полный страстной материнской тревоги, брошенный в ответ, испугал бы всякого, кто более привык размышлять над порочностью человеческой натуры, нежели чистое существо, кому этот взгляд предназначался; но в душе Джертред этот взгляд вызвал лишь смутное чувство страха.
— Почему вы смотрите на меня такими глазами, мать моя! — воскликнула она, наклоняясь и умоляюще касаясь рукой плеча наставницы, как бы желая вывести ее из задумчивости.
— Я все объясню. Лучше знать самое худшее, чем обречь тебя на гибель. Я не доверяю этому кораблю и никому, кто на нем плавает.
— Никому?
— Никому.
— На флоте его величества могут встретиться дурные и злонамеренные люди, но нам нечего бояться: ведь если не боязнь бесчестья, то страх наказания будет нам защитой.
— Боюсь, что преступные души, собравшиеся здесь, не знают иных законов, кроме собственных страстей, и не признают власти, кроме той, что избрали себе сами.
— В таком случае, они пираты!
— Они и есть пираты.
— Пираты? Все?
— Наверное. Там, где один преступник, никто не уйдет от подозрения.
— Но, дорогая сударыня, мы же знаем, что среди них есть один, кто наверное невиновен, — ведь он попал сюда вместе с нами при обстоятельствах, когда обмана быть не могло.
— Этого я не знаю. Подлость столь многолика, и столь разные люди оказываются подлецами! Боюсь, что в этой каюте собраны единственные, кто может полагать себя честными на этом судне.
Джертред потупила взор, и губы ее задрожали от неудержимого волнения и от какого-то чувства, неизъяснимого для нее самой.
— Ведь нам известно, откуда взялся наш новый знакомый, — сказала она вполголоса. — Стоит ли зря винить его, даже если подозрения ваши справедливы в отношении других?
— Пускай я несправедлива к нему, но будем предполагать худшее. Возьми себя в руки, моя дорогая, сюда идет наш юный слуга; может быть, нам удастся что-нибудь выведать.
Миссис Уиллис красноречивым жестом предложила своей воспитаннице овладеть собой и сама быстро придала лицу выражение безмятежности, которое обмануло бы и более опытного человека, нежели мальчик, медленно спускавшийся в каюту. Джертред отвернулась, а ее наставница заговорила с юношей мягким голосом.
— Родерик, дитя мое, — начала она, — у тебя уже глаза слипаются. Видно, ты недавно служишь на судне?
— Достаточно давно, чтобы не засыпать во время вахты, — холодно отрезал мальчик.
— В твои годы лучше быть под крылышком заботливой матери, нежели под началом боцмана. Сколько тебе лет, Родерик?
— Я прожил довольно, чтобы стать мудрее и лучше, — ответил он, и тень задумчивости пробежала по его лицу. — Через месяц мне минет двадцать.
— Двадцать? Ты смеешься надо мной, шалун!
— Разве я сказал двадцать, сударыня? Пятнадцать будет куда ближе к истине.
— Это другое дело. И сколько же лет из них ты провел в море?
— По правде сказать, только два года, хотя они часто кажутся мне десятью, а порой думается, что прошел всего лишь день.
— Ты слишком романтичен, дитя мое. Тебе нравится это ремесло воина?
— Воина?
— Конечно. Разве те, кто служит на корабле, построенном для войны, не становятся воинами?
— О да, безусловно, наше ремесло — война.
— И тебе уже довелось видеть ее ужасы? С тех пор как ты служишь, судно побывало в сражениях?
— Это судно?
— Конечно, это. Разве ты плавал на другом?
— Никогда.
— Значит, об этом судне и идет речь. Много ли наградных получает экипаж?
— Чрезвычайно. Здесь никто не нуждается в деньгах.
— Значит, судно и его капитан в чести у команды. Моряк ценит судно и капитана, если жизнь у него привольная.
— Да, сударыня, нам здесь привольно живется. И среди нас многие любят и судно и капитана.
— А есть ли у тебя мать или близкий друг, которым ты отдаешь заработанные деньги?
— Есть ли…
Мальчик отвечал на вопросы с таким безразличием, что, пораженная его тоном, она повернула голову и бросила быстрый взгляд на его лицо, желая прочесть его чувства. Но он стоял словно в каком-то оцепенении и смотрел ей прямо в глаза ничего не выражающим взором, словно не сознавал, кого видит перед собой.
— Родерик, — продолжала она осторожно, стараясь не спугнуть его малейшим намеком на странность его поведения, — расскажи мне о твоей жизни. Наверно, тебе весело здесь?
— Мне очень грустно.
— Странно. Юнги обычно весельчаки. Наверно, командир чересчур строг с тобой?
Ответа не последовало.
— Я так и знала: ваш капитан деспот.
— Вы ошибаетесь, я никогда не слышал от него ни одного грубого или неласкового слова.
— Значит, он добр и ласков. Ну и счастливец же ты, Родерик!
— Это я счастливец, сударыня?
— Я, кажется, говорю ясно: счастливец.
— О да! Мы все здесь очень счастливы.
— Что ж, это хорошо. На корабле, где царит недовольство, живется не сладко. И вы часто заходите в порты, и ты там развлекаешься, на берегу?
— Я не стремился бы на берег, сударыня, если бы хоть один человек на борту любил меня.
— Разве у тебя нет друзей? А мистер Уайлдер?
— Я слишком мало его знаю. Я никогда не видел его до тех пор…
— До тех пор?
— … пока мы не встретились в Ньюпорте.
— В Ньюпорте?
— Вы же знаете, мы оба оттуда.
— Вот оно что! Теперь я понимаю. Значит, твое знакомство с мистером Уайлдером началось в Ньюпорте? Когда судно стояло вдали от крепости?
— Да. Я отвозил ему приказ принять команду над бристольцем. Он лишь накануне поступил на наше судно.
— Так недавно! Тогда вы действительно мало знакомы. Но капитан, наверно, хорошо его знает?
— Люди надеются, что да, но…
— Что ты хотел сказать?
— Никто не смеет спрашивать отчета у капитана. Даже я могу только молчать.
— Даже ты? ! — воскликнула миссис Уиллис, от изумления теряя всякую сдержанность.
Но мальчик был так погружен в свои мысли, что не уловил внезапной перемены. Он так мало замечал, что творится вокруг, что гувернантка без малейшего опасения тронула Джертред за руку, молча кивнув ей на его безучастную фигуру.
— А как ты думаешь, Родерик, — возобновила она свои расспросы, — нам он тоже не станет отвечать?
Мальчик вздрогнул. На лице его появилось осмысленное выражение, и он быстро взглянул на Джертред.
— Она очень красива, — горячо ответил он, — но пусть не слишком надеется на свою красоту. Ни одной женщине не укротить его нрав!
— Неужели сердце его столь очерствело? Неужели вопрос, заданный прекрасными устами, останется без ответа?
— Послушайте, сударыня, — сказал он с серьезностью столь же поразительной, как и скорбь, звучавшая в ею тихом голосе, — за эти два года я видел больше, чем иному довелось испытать за целую жизнь. Бегите отсюда, даже если вам придется покинуть судно так же, как вы прибыли: на шлюпке, без палубы и без каюты. Здесь не место невинности и красоте.
— Слишком поздно, мы уже не можем последовать твоему совету, — горестно сказала миссис Уиллис, взглянув на молчаливо сидящую Джертред. — Но расскажи нам еще что-нибудь об этом удивительном судне. Ведь ты случайно попал сюда?
Мальчик потупил очи и молча кивнул головой, видимо, не желая отвечать на вопрос.
— Почему «Дельфин» оказался сегодня другого цвета, чем вчера? И почему сегодня и вчера его окраска совсем иная, чем у невольничьего судна, что стояло в ньюпортской гавани?
— А почему, — ответил мальчик с горькой, тоскливой улыбкой, — никто не может заглянуть в сокровенные уголки души того, кто один властен совершать эти перемены? О, если бы на этом судне менялась только окраска, я мог бы еще считать себя счастливым!
— Значит, ты несчастлив, Родерик? Не попросить ли мне капитана Хайдегера, чтобы он списал тебя на берег?
— Я никогда не стану служить никому другому.
— Ты жалуешься и тут же цепляешься за свои оковы!
— Я не жалуюсь.
Гувернантка пристально посмотрела на него. Помолчав, она снова заговорила:
— И часто здесь бывают буйные потехи вроде той, что мы видели сегодня?
— Нет. Вам нечего их бояться. Тот, кто подчинил их себе, умеет держать их в руках.
— Они служат по указу короля?
— Какого короля? .. Да, конечно, короля, который не имеет себе равных.
— Но они осмелились угрожать жизни мистера Уайлдера. Разве на королевском корабле посмели бы позволить себе такую дерзость?
Взгляд, брошенный мальчиком на миссис Уиллис, показал, что ее хитрость не удалась: Родерик понял, что она только притворяется непонимающей, но прекрасно видит, куда она попала; однако он ничего не сказал.
— Не кажется ли тебе, Родерик, — продолжала гувернантка, из осторожности решив переменить тему, — не кажется ли тебе, что Кор… что капитан Хайдегер хочет высадить нас в первом же удобном порту?
— С тех пор как вы здесь, мы миновали множество портов.
— Да, но все — неудобные. А если мы дойдем до гавани, куда ему можно будет зайти?
— Таких здесь немного.
— И все же, если это случится, он разрешит нам сойти? У нас есть деньги, мы заплатим за беспокойство.
— Он равнодушен к деньгам. Когда ни попросишь, он бросает целую горсть.
— Какой же ты счастливчик! За золото можно стерпеть и суровый взгляд.
— Никогда! — горячо воскликнул мальчик. — Будь у меня целый корабль золота, я отдал бы этот мусор за один его ласковый взгляд.
Миссис Уиллис вздрогнула, пораженная и словами и страстностью тона. Встав с места, она приблизилась к юноше и заглянула ему в лицо, освещенное ярким светом лампы. Крупная слеза выкатилась из-под длинных шелковистых ресниц и поползла по щеке, на которой под ее испытующим взглядом сквозь загар медленно пробивалась краска. Острый взгляд гувернантки скользнул вдоль фигурки мальчика и задержался на ногах, маленьких и слишком изящных. На добром лице миссис Уиллис появилось непривычное для нее выражение суровой настороженности; она выпрямилась, и от всей ее фигуры повеяло холодом оскорбленного женского достоинства.
— Есть ли у тебя мать, мальчик? — спросила она строго.
— Не знаю.
Губы его едва шевелились, с трудом произнося слова.
— Достаточно, поговорим в другой раз. Отныне каюту будет убирать Кассандра; если ты понадобишься, я ударю в гонг.
Голова Родерика упала на грудь. Он весь сжался под суровым, пронизывающим взглядом и выскользнул сквозь люк. Не успел он исчезнуть, как миссис Уиллис обняла Джертред и крепко прижала к груди удивленную, растроганную девушку, как бы желая показать, сколь дорога она ей в эту тяжкую минуту.
Гувернантка не успела еще разобраться в вихре чувств, теснившихся в ее душе, как раздался легкий стук в дверь. Она ответила привычной вежливой фразой, и, прежде чем обе женщины успели обменяться хоть словом, в каюту вошел Корсар.
Отзывы о сказке / рассказе: