Джеймс Фенимор Купер — Сатанстое

ГЛАВА XXI

И долго еще, пораженное удивлением, воображение мое будет вызывать в памяти моей вождя с раскрашенным лицом и его длинное копье!

Фрэно

Не стану описывать, как Герман Мордаунт со своей семьей устроился в этом новом своем жилище. Дня через два или три он и все его спутники совершенно обжились здесь, и тогда мы с Дирком решили отправиться разыскивать земли Мусриджа.

Мистер Ворден и Язон не расположены были идти дальше. Мельница или, вернее, место, удобное для постройки мельницы, на которое Язон имел свои виды, находилось во владениях Германа Мордаунта, и мистер Ньюкем уже начал с ним переговоры. Что же касалось его преподобия, то он нашел, что Равенснест представляет собою достаточное поле для его просветительской деятельности и дальше ему искать нечего.

Покидая Равенснест, нас было десять человек, но нам посоветовали взять с собой еще одного или двух индейцев в качестве разведчиков и рассыльных людей, которые могли быть нам очень полезны, так как были знакомы с этими местами. Один из них звался Прыгун, а другой Бесслед, — прозвище, данное ему за то, что где бы он ни шел, он нигде не оставлял за собой ни малейшего следа.

Ему было лет двадцать шесть, и он считался мохоком, потому что жил с этим племенем, но впоследствии я узнал, что он был онондаго. Настоящее его имя было Сускезус, или Крючковатый.

— Возьмите этого человека, — сказал мне агент мистера Мордаунта, — он вам будет полезен в лесах; он лучше всякого компаса укажет путь; кроме того, он ловок и проворен и прекрасный охотник, наконец, человек непьющий, как все онондаго!

И я решил взять его, хотя нам было бы довольно и одного индейца, а Прыгуна мы уже взяли раньше. Но в нашем положении небезопасно было обидеть краснокожего, а Прыгун, сколько бы ни дали ему отступного, все равно считал бы себя обиженным и оскорбленным, если бы мы его отставили, и потому решено было взять обоих индейцев. Индейское имя Прыгуна было Квискис и оно, если не ошибаюсь, не означало ничего особенно лестного или почетного.

Когда мы стали прощаться, все были очень растроганы. Гурт не преминул еще раз повторить Мэри свое предложение, та плакала и была взволнована; у Аннеке на глазах тоже были слезы; но мы расставались ненадолго и обещали регулярно, раза два в неделю, подавать о себе вести. Кроме того, мы обещали вернуться ко дню пятидесятилетия Германа Мордаунта, которое должно было праздноваться через три недели.

Выйдя рано поутру, мы быстро шли в течение нескольких часов подряд до тех пор, пока не достигли небольшой, но быстрой и глубокой речки, которая, как предполагали, протекала в трех или четырех милях от границы нашей земли. Здесь мы сделали привал у самой реки и прежде всего принялись утолять свой голод и только потом приступили и к делу. Траверс подозвал обоих индейцев к тому упавшему стволу, который служил нам одновременно и диваном, и столом, и, разложив на нем карту, сказал:

— Смотрите сюда! Вот река, на берегу которой мы теперь находимся! — и он указал пальцем на линию реки на карте. — А вот и изгиб ее в этом месте! Теперь надо отыскать холмик, на котором был убит олень и который уже входит во владения; границей здесь назван старый почерневший дуб, стоящий в окружении трех каштанов; на этом дубе сделаны и условные знаки, как это принято. Вы, Дэвис, кажется, говорили мне, что никогда не бывали в этих краях? — обратился землемер к старшему своему помощнику.

— Никогда, сударь, — отозвался тот, — но старый дуб среди трех каштанов, должно быть, не так трудно отыскать человеку, который хоть сколько-нибудь знаком с этой местностью! Спросите наших индейцев, они, наверное, лучше других знают это дерево, если проходили здесь когда-нибудь.

Знать дерево в этом беспредельном море деревьев, которым не видно было конца и края, в этой дикой чаще, где дерево жалось к дереву, мне казалось совершенно немыслимым, между тем Траверсу это вовсе не показалось столь невероятным, и он обратился с вопросом к индейцам.

— Послушай, Прыгун, знаешь ты здесь в лесу такое дерево, о каком я сейчас говорил?

— Нет! — коротко ответил краснокожий.

— В таком случае и Бесслед его не знает, потому что ты все-таки мохок, а ведь он, как я слышал, онондаго! Но на всякий случай спрошу и его. А ты, Бесслед, знаешь такое дерево? — обратился землемер ко второму индейцу.

За все это время я не спускал глаз с Сускезуса; он стоял, выпрямившись, как ствол, стройный, гибкий и сильный, в легких белых штанах, мокасинах и голубой холщовой рубашке, подпоясанной ярко-красным поясом, за который был заткнут его томагавк и на котором висели кисет с пулями и пороховница. Свой карабин он поставил прикладом на землю и держал его рукой за дуло, как Геркулес держит палицу. В этом человеке не было ни одного из физических недостатков или уродливостей его расы, но все ее благородные качества соединялись в нем. Тонкий орлиный нос, черные как уголь глаза, проницательные и живые, превосходные формы тела, высокий благородный лоб и полная достоинства и невозмутимого спокойствия осанка настоящего воина, соединенная со своеобразной природной грацией и пластичностью движений. Только походка его была, как у всех индейцев, несколько странная: он шел всегда со слегка согнутыми коленями, но при этом поступь его была чрезвычайно легкая и пластичная.

Пока землемер говорил, Сускезус смотрел в пространство и, казалось, не принимал ни малейшего участия в том, что происходило вокруг. Ему не приличествовало говорить в присутствии старейшего, чем он, воина и охотника, и он ждал, чтобы тот, кто должен был знать больше его, высказал то, что он знает, прежде чем он позволит себе открыть рот. Когда же обратились с вопросом непосредственно к нему, он приблизился шага на два, взглянул на карту с нескрываемым любопытством и проследил пальцем извилины реки с чисто детским удовольствием.

— Ну, что ты скажешь об этой карте, Бесслед? — спросил его Траверс.

— Хорошо! — отозвался Сускезус — А теперь покажите дуб!

— Здесь! — указал землемер. — Видишь это дерево, оно сухое, без вершины, черное; эти три каштана, как видишь, образуют возле него правильный треугольник!

Молодой индеец внимательно посмотрел на карту, и едва заметная улыбка осветила его красивое темное лицо; он, по-видимому, был доволен точностью плана.

— Хорошо! — повторил он своим низким гортанным голосом, таким мягким и певучим, как у женщины. — Очень хорошо! Бледнолицые все знают! Так пусть же теперь мой брат найдет это дерево!

— Не так трудно нарисовать дерево на карте, как разыскать его среди тысячи тысяч других деревьев в бесконечном лесу! — сказал землемер.

Сускезус улыбнулся.

— Но бледнолицый должен был видеть это дерево, если он нарисовал его. Где же тот, кто его нарисовал? — спросил онондаго.

— Я его видел однажды и сделал даже на нем условные зарубки, — сказал землемер, — но нам надо его теперь опять найти! Можешь ты мне указать, где оно находится? Мистер Литльпэдж даст французский доллар тому, кто ему укажет это дерево. Очутившись там, я уверен, что сумею разобраться в линии границы ваших владений! — добавил он, обращаясь ко мне и Дирку.

— Это дерево, которое здесь нарисовано, — сказал Сускезус, указывая на карту пренебрежительным жестом, — не здесь, не в лесу! Бледнолицый не найдет его никогда! Это живое дерево там! Индеец его знает!

И Сускезус уверенным движением, полным достоинства, указал протянутой рукой на северо-восток и так и застыл в этой позе, словно давая возможность проверить правильность его указания.

— Можешь ты проводить нас к этому дереву? — поспешил осведомиться Траверс — Проводи нас, и деньги будут твои!

Сускезус вместо ответа сделал утвердительный знак головой и принялся собирать все оставшееся от его обеда, что сделали и мы, следуя его примеру, так как спустя несколько часов всем нам, вероятно, захочется поужинать и может случиться, что тогда у нас ничего не будет под рукой.

Собрав остатки еды и взвалив себе на спину мешки, мы тронулись в путь. Индейцы шли налегке. Ни один индеец не соглашается нести на себе какую бы то ни было ношу, считая это унизительным для мужчины; эта работа, по их мнению, прилична только женщинам и вьючным животным.

Бесслед, по-видимому, действительно заслужил свое прозвание; он не шел, а как будто скользил впереди нас между бесчисленными стволами густого леса, и мы лишь с большим трудом могли поспевать за ним. Он не смотрел ни вправо, ни влево, как охотничья собака, идущая по следу дичи. Спустя некоторое время Траверс решил сделать привал.

— А далеко ли, по-твоему, отсюда до того дерева? — спросил он индейца.

— В четырех и десяти минутах! — ответил тот, показав сперва четыре пальца, а затем большой палец правой руки. — Вон там!

Меня поразила уверенность, с какой он говорил, но Траверс, как видно, ни на минуту не усомнился в точности его слов.

— Если это так недалеко, — сказал он, — то и сама пограничная линия должна быть где-нибудь здесь, поблизости! Она тянется с севера на юг, и мы скоро должны будем пересечь ее! Слушайте, ребята, — обратился он к своим помощникам, — и вы, охотники, рассыпьтесь здесь по лесу и отыщите закуренные, опаленные деревья! Найдя пограничную линию, я ручаюсь отыскать все указанные на плане предметы!

Приказание землемера было тотчас же исполнено, и мы двинулись дальше, следуя за нашим предводителем.

Гурт был легче всех нас на ногу и первым следовал за индейцем; вскоре его громкий, звучный голос возвестил нам, что он и Сускезус достигли дуба. Когда мы подошли, молодой онондаго спокойно стоял, прислонясь спиной к стволу дуба, и на лице его не было ни малейшего признака торжества или самодовольства. Он считал, что не сделал решительно ничего особенного, точно так же, как житель столицы превосходно разбирается в бесчисленных улицах и переулках своего города, где бы заблудился каждый провинциал.

Траверс внимательно обследовал дуб; с трех сторон ствола были сделаны глубокие зарубки, с четвертой же этой зарубки не было; и эта сторона была та, которая была обращена за границу владения. Не успел он окончить своего осмотра, как голоса его помощников, донесшиеся издали, возвестили, что и они нашли пограничную линию. Следуя вдоль этой линии, они вскоре присоединились к нам и тут же сообщили, что видели на холме скелет оленя, в память которого получила название вся эта местность.

До сих пор все шло великолепно; охотники отправились отыскивать ключи и нашли прекрасный и глубокий ключ неподалеку от старого дуба. Здесь и решено было разбить лагерь на ночь. Из ветвей соорудили шалаш, оленьи шкуры и одеяла заменили нам постели, и, поужинав чем бог послал, мы улеглись спать.

Траверс нашел это место чрезвычайно удобным и решил, что здесь будет главная квартира. Мы тотчас же принялись строить бревенчатую избушку, где бы можно было укрываться на ночь и в непогоду и сложить все наши припасы, орудия, шкуры и одеяла. Дело продвигалось очень успешно, так как все трудились усердно, а некоторые из нас еще, кроме того, были привычны к такой работе.

К концу третьих суток избушка наша была готова; в ней даже был пол из грубо отесанных бревен, достаточно высоко поднятый над землей, чтобы предохранять нас от сырости. Избушку, кроме того, проконопатили стружками и сухим листом; ни очага, ни трубы на крыше у нас не было: пищу мы готовили на открытом воздухе. К тщательной внутренней отделке жилья также не приступали, так как не рассчитывали зимовать в нем. Но Траверс настоял, чтобы входная дверь была сделана очень массивная, с толстыми поперечными брусьями, на прочных деревянных петлях. На мой вопрос, зачем нужна была такая дверь, он отвечал, что вокруг нас разгорается война, что агенты французов всячески стараются возмутить местные племена и целые банды мародеров из Канады наводняют эту местность; потому не мешает на всякий случай иметь надежную защиту.

После первых дней, потраченных на постройку хижины, Траверс и его помощники принялись за свою работу. Они разверстывали все владения на небольшие участки, по тысяче акров каждый, расставляли пограничные вехи в виде обугленных стволов и в то же время составляли подробный план каждого отдельного участка с описанием его почвы, растительности и других подробностей. Эти описания под руководством Траверса составляли мы с Дирком; Гурт же целые дни охотился в лесу или ловил форель в ручье. Питер и Джеп занимались кухней и домашними работами, а индейцы только и делали, что исполняли роль гонцов между Равенснестом и Мусриджем и время от времени служили проводниками нашим охотникам.

Землемеры не всегда возвращались на ночь в избу; иногда они проводили в лесу двое и трое суток, но по субботам все собирались непременно и строго соблюдали воскресный отдых.

Все с равным нетерпением всегда ожидали возвращения Прыгуна и Бесследа из Равенснеста с письмом. Письмо это иногда бывало от самого Германа Мордаунта. а иногда от той или другой из барышень. Письма никогда не адресовались кому-нибудь лично, а всем нам вообще — «Отшельникам Мусриджа». Конечно, многим из нас было бы приятнее получать частную корреспонденцию, но мы были рады и общей.

Во вторую субботу нашего пребывания в Мусридже пришло письмо от Германа Мордаунта. Он писал, что большие отряды наших войск двигаются на север и что французы все время получают подкрепления, что леса полны индейцами, которых французы натравливают на неприятеля, чтобы те с флангов беспокоили его.

«Канадские индейцы, — писал он, — гораздо коварнее и лукавее наших. В Альбани утверждают, что и у наших замечается слишком много французских денег, французских ножей, томагавков и одеял; обратите внимание на одного из ваших гонцов, по прозвищу Бесслед. Этот человек покинул свое племя и пристал к чужому; такие люди всегда подозрительны. Впрочем, все мы в руках Божьих и должны полагаться на Бога!» — заканчивал Мордаунт свое письмо, которое мы, по обыкновению, читали вслух и в присутствии Траверса, от которого у нас не было секретов.

— Ну, что касается слухов об индейцах, то стоит только кому-нибудь увидеть клок французского одеяла, чтобы начать утверждать, что их целые тюки. Если следует до известной степени опасаться индейцев, то далеко не в такой мере. Кроме того, мы более чем в сорока милях от пути армии! Что же делать мародерам на таком расстоянии от неприятеля?

— Ну, а что вы думаете относительно того, что было сказано о нашем онондаго?

— Эти подозрения могут иметь известное основание. Обыкновенно это дурной знак, когда индеец оставляет свое племя. Наш гонец несомненный онондаго, это я знаю из того, что он несколько раз отказывался от предложенного ему рома; хлеб он возьмет в любое время с полной готовностью, но никогда не допустит ни одной капли рома до своих губ.

— Да, это дурной признак, — скрывая улыбку, подтвердил Гурт, — человек, который отказывается выпить стаканчик в доброй компании, мне всегда кажется подозрительным.

Что же касается меня, то во всей манере и в характере этого индейца мне скорее чувствовалось нечто располагающее к доверию, хотя его необычайная даже для краснокожего холодность и замкнутость манер могли, пожалуй, вызвать некоторое подозрение.

— Не надо забывать, — заметил Траверс, — что с обеих сторон индейцам предложены награды за доставку скальпов.

При этих словах я заметил, что Дирк с возмущенным видом провел рукой по своим густым кудрям, и на его обычно столь спокойном лице появилось выражение жестокости.

Я встал и подошел к большому поваленному стволу, на котором сидел Сускезус и доедал свой ужин.

— Какие новости слышал ты о красных мундирах? — спросил я самым равнодушным тоном. — Как ты думаешь, достаточно ли их, чтобы победить французов?

— Взгляните на листья на деревьях и сочтите их! — сказал он вместо ответа.

— Да, но что делают теперь краснокожие? У шести народов все ли еще зарыт топор, и ты сам не собираешься ли бросить занятие рассыльного, или гонца, чтобы приняться за добычу скальпов под Тикондерогою?

— Сускезус — онондаго, — ответил индеец, особенно упирая на имя своего племени, — в его жилах не течет ни одной капли крови мохоков, а его народ не вырывает топора войны.

— Почему же? Ведь вы наши союзники и обязаны нам помогать, когда нужно!

— Сочтите листья, сочтите англичан; им не нужны онондаго!

— Это правда. Но в лесах тихо? Разве в них нет краснокожих в такое тревожное время?

Сускезус стал вдруг очень серьезен, но не сказал ни слова; он не старался избегать моего испытующего вопросительного взгляда, но сидел неподвижно, глядя прямо перед собой.

Я видел, что он решил не отвечать, и не стал настаивать, а спросил его о состоянии ручьев и рек, о количестве в них воды, и он с полной готовностью сообщил мне все эти сведения.