ГЛАВА V
Кто желает купить моих плодов, моих чудесных плодов из Роковея?
Крик разносчиков Нью-Йорка
Некоторое время Язон упорно молчал, а когда наконец снова раскрыл рот, то для того, чтобы разразиться бранью по адресу этого омерзительного голландского напитка. Почему простое белое вино он считал голландским, я понять не мог, — разве только потому, что оно внушало ему отвращение.
Вскоре явился Дирк, и мы втроем направились к набережной — полюбоваться на суда. Часов около девяти мы поднялись по Уолл-стрит, и тогда уже две трети населения толпились на улицах, стремясь к месту гулянья негров.
Показав Язону по пути важнейшие здания, мы вышли за город и пошли за толпой к тому обширному плацу, где обыкновенно производились учения солдат, но который почему-то именовался парком. Здесь гулянье было уже в полном разгаре.
Для Дирка и для меня это зрелище не представляло ничего нового, но Язон еще никогда не видел ничего подобного. В Коннектикуте очень мало негров, да и те находятся в таком униженном положении, что стали, что называется, ни рыба ни мясо, и в Новой Англии никогда даже не слышали о том, что возможны какие бы то ни было праздники, кроме церковных или политических.
В первый момент Язон был положительно скандализован этой пляской, музыкой, шумом, производимыми пестрой, движущейся и беснующейся толпой. Девять десятых негров города Нью-Йорка и всей округи собрались здесь, на этой равнине, и веселились без удержу, как истинные дети знойной Африки: пили, пели, били в барабаны, кружились, плясали, кувыркались, хохотали во все горло, захлебываясь своим весельем. Множество белых в качестве зрителей вмешивались в толпу; особенно много было детей и молодежи. Мы уже около двух часов толкались в этой толпе; даже Язон настолько осмелел, что решался проявлять признаки удовольствия, как вдруг я потерял своих товарищей и, бредя наугад, наткнулся на группу девушек и девочек различных возрастов, нарядных и сдержанных, в которых сразу можно было признать девушек из хороших семейств. Некоторые из них были уже вполне взрослые, а одна особенно привлекла мое внимание своей грацией и миловидностью. Она была просто, но элегантно одета и когда приблизилась ко мне, мне показалось, что она мне знакома. Услышав звук ее нежного голоса, я сразу понял, что это та самая прелестная маленькая девочка, из-за которой лет шесть-семь тому назад я, будучи мальчуганом, дрался с мальчишкой-мясником.
Встретившись взглядом с девушкой, я осмелился отвесить ей низкий поклон, а она улыбнулась, как при встрече со старым знакомым, затем, вся покраснев, сделала мне глубокий реверанс и тотчас же поспешила заговорить со своими спутницами. Что же мне оставалось после этого делать? Я надеялся было, что сопровождавшая Аннеке старая негритянка узнает меня, но — увы! — старуха Катринке, как ее называли, продолжала давать барышням объяснения, ни мало не интересуясь мной.
— А вот, мисс Аннеке, — воскликнула наконец негритянка, — и молодой человек, которого вам, вероятно, приятно будет видеть!
Я обернулся и увидел у себя за спиной Дирка.
Дирк с веселым лицом приблизился к группе и, отвесив общий поклон, дружески поздоровался с моей хорошенькой незнакомкой, назвав ее кузиной Аннеке. «Так это и есть мисс Анна Мордаунт, как ее называют в английском обществе, единственная дочь и богатая наследница мистера Мордаунта. Значит, у Дирка вкус лучше, чем я ожидал!» — подумал я. В этот момент он, обернувшись, увидел меня и, сделав мне знак подойти, не без некоторой гордости и самодовольства представил меня своей кузине.
— Кузина Аннеке, это Корни Литльпэдж, о котором я вам так много и часто говорил. Будьте к нему благосклонны!
Мисс Мордаунт на это мило улыбнулась и сделала грациознейший реверанс, но при этом мне показалось, что она силилась удержаться от смеха. Я низко склонился в ответ, бормоча бессвязные любезности, как вдруг неожиданный возглас негритянки заставил меня поднять на нее глаза. Старуха дернула свою барышню за рукав и стала что-то оживленно шептать ей на ухо. Аннеке заметно покраснела и, взглянув на меня, одарила меня поистине очаровательной улыбкой.
— Да, теперь я припоминаю, что мистер Литльпэдж мне несколько знаком, — сказала она, обращаясь к кузену. — Катринке сейчас напомнила мне, что он однажды рыцарски вступился за меня. Помните, мистер Литльпэдж, того мальчишку, который обидел меня и которого вы тут же наказали?
— Но будь их двадцать, а не один, всякий приличный человек сделал бы то же самое на моем месте!
— Двадцать и даже больше, маленьких или больших, безразлично, вы можете быть спокойны, кузина, у вас не будет недостатка в защитниках! — заявил Дирк.
— В одном я уверена, кузен, — проговорила Аннеке, протянув ручку моему другу, — что мистер Литльпэдж, который не был тогда еще мистером Литльпэджем, меня не знал, и я не вправе была рассчитывать на его заступничество.
— Странно, Корни, что ты никогда не говорил мне об этом ни слова! Даже вчера, когда я ему показал Лайлакбеш и говорил о вас, кузина, он не заикнулся об этом случае.
— Дело в том, что я не знал, что имел счастье вступиться за мисс Мордаунт! Но мистер Ныокем стоит у тебя за спиной и, вероятно, жаждет быть представленным твоей кузине!
Представление состоялось, и Язон был в свою очередь награжден улыбкой и реверансом, на которые он ответил самым педантическим поклоном, после чего, воспользовавшись моментом, когда мисс Мордаунт говорила с Дирком о семейных делах, слегка дернул меня за рукав и, отведя меня немного в сторону, самым таинственным образом сказал:
— Я не знал, Корни, что вы были школьным учителем!
— А теперь позвольте спросить, откуда вы это узнали?
— Как откуда? Но ведь эта молодая особа только что назвала вас мистером Литльпэджем. Я слышал это в превосходной степени ясно обоими ушами.
— Так, верно, оно так и было. Вероятно, я в ранней молодости держал какой-нибудь пансион для молодых девиц, а потом каким-то образом забыл об этом, — пошутил я. — Однако мисс Мордаунт поджидает нас; мы хотим пройтись с ней немного.
Часа полтора мы бродили в пестрой толпе между лотками и будочками с товарами. Большинство негров, собравшихся здесь, родились в колонии, но были тут и уроженцы Африки; в Нью-Йорке не существовало такого невольничества, как на южных плантациях, где их держали сотнями, как рабочий скот для обработки полей, под надзором надсмотрщиков, и где на них смотрели как на парий. Здесь негры всегда жили под одним кровом со своими господами и были главным образом домашней прислугой; вообще с ними обращались очень хорошо, особенно в голландских семьях; в большинстве случаев они были всей душой преданы своим господам.
Во всех голландских семьях и во многих английских, породнившихся с голландцами, существовал такой обычай: когда ребенку, сыну или дочери, без различия, исполнялось шесть лет, ему дарили раба одного с ним возраста и пола с соблюдением известных традиционных обрядов, после чего считалось, что молодой господин и его негр как бы сливались воедино; они становились неразлучными на всю жизнь, и только в случае какой-нибудь огромной провинности того или другого союз этот расторгался. Так, например, промотавшийся господин, будучи вынужден расстаться со всеми своими рабами, все-таки удерживал при себе своего личного раба: в случае ссылки или разорения только один этот раб оставался при своем несчастном господине и делил с ним и наказание, и нищету.
Когда мне исполнилось шесть лет, мне также дали маленького негритенка, который стал не только моей личной собственностью, но и моим наперсником, каким он остался и по настоящее время. Звали его Джекоб.
Аннеке Мордаунт также имела при себе молоденькую негритянку — ровесницу и наперсницу, которую звали Мэри и которая и по сей день находилась при ней. Это была толстая веселая девушка с ярко-красными губами и ослепительно белыми зубами, страшно смешливая и живая.
— О, мисс Аннеке! Какое счастье! Кто бы мог подумать… Эти негры выписали со своей родины для сегодняшнего праздника живого льва!
— Живого льва? Ты это знаешь наверняка?
— Как же, мисс! Все кругом об этом говорят… Это такое невероятное событие!
Девушка была права; из нас никто никогда не видел льва. Плата за вход была один доллар для взрослых, полдоллара — за негров и детей. Собрав все необходимые сведения, мы решили, что все. у кого хватит смелости и мужества встать лицом к лицу со львом, зайдут в балаган полюбоваться царем зверей.
Посередине небольшого барака стояла железная клетка, в которой находился лев. Подходя к дверям этого балагана, многие заметно бледнели, в том числе даже и негритянки, но Мэри была нисколько не смущена, и в результате из всей молодой женской компании только она и ее юная госпожа нашли в себе достаточно решимости, чтобы войти в барак. У кассы, когда надо было брать билеты, Дирк где-то замешкался, и возле Аннеке с одной стороны оказался я, с другой Язон, а Мэри — в арьергарде.
Вдруг Язон, который обыкновенно никогда не спешил раскрывать кошелек, к немалому моему удивлению, достал горсточку монет и, обращаясь к Аннеке, самодовольно сказал:
— Мисс, разрешите мне попотчевать вас этим удовольствием, и вашу служанку также! Я буду в превосходной степени счастлив угостить вас!
Аннеке заметно покраснела и стала искать глазами Дирка; прежде чем я успел раскрыть рот, она поспешила ответить:
— Не беспокойтесь, мистер Ныокем, я уверена, что мистер Литльпэдж будет столь добр, чтобы взять билеты для нас!
— Помилуйте, какое же тут беспокойство! Это, так сказать, одно удовольствие! Весьма, можно сказать, желательный случай! — пытался возразить Язон, и пока он разглагольствовал, я успел протолкаться к кассе, взять билеты и вручить их Аннеке; в этот момент к нам присоединился Дирк, и мы все вместе вошли в балаган.
Когда мы вышли оттуда, мисс Мордаунт подошла ко мне и сказала:
— Благодарю вас, мистер Литльпэдж, что вы взяли мне билеты! Это составляет три шиллинга, если не ошибаюсь?
Я сделал утвердительный знак головой, после чего ее маленькая ручка коснулась моей, и деньги из ее ладони перешли в мою. В тот же момент я почувствовал столь сильный толчок локтем в бок, что чуть было не рассыпал монеты; я оглянулся и увидел Язона, который позволил себе эту вольность.
— Вы с ума сошли, Корни! — воскликнул он, отводя меня в сторону по своей неизменной глупой привычке изображать таинственность па глазах у всех. — Разве возможно допустить, чтобы прекрасный пол сам за себя платил? Разве вы не видели, что я желал ее попотчевать, желал ее угостить этим зрелищем?
— Угостить? — повторил я. — И вы думаете, что мисс Мордаунт допустила бы, чтобы ее «угощали», как вы говорите?
— Да почему же нет? Какая же молодая особа пойдет с вами куда бы то ни было, если вы не угостите ее? Разве вы не заметили, как она была довольна, когда я ей предложил?
— Я заметил только, что она была очень неприятно поражена, когда вы ее назвали » мисс», и как она поспешила отклонить ваше предложение взять билеты! Это я все прекрасно заметил! — сказал я.
Не могу сказать почему, но по-английски назвать молодую особу просто «мисс» считается в высшей степени неприличным; самая элементарная вежливость требует прибавить непременно имя той особы, к которой обращаются. Во Франции же считается лучшим тоном говорить просто мадемуазель, и прибавлять к этому слову фамилию считалось почти дерзостью, как во Франции, так и в Испании, Италии и Германии.
Непозволительная фамильярность Язона возмутила меня, и я хотел дать ему это почувствовать.
— Вы положительный ребенок, Корни, — сказал педагог, — и ничего в этом не понимаете! Не мешайте только мне, и я все это дело поправлю!
И прежде чем я успел остановиться, он подошел к мисс Аннеке и, протягивая ей монеты, сказал:
— Вы уж извините Корни, мисс, он еще очень молод и совершенно незнаком с обычаями света! Не обращайте на него внимания! Когда он станет немного постарше, то не будет в столь высочайшей степени опрометчив! — и он продолжал протягивать деньги мисс Мордаунт. Та имела настолько такта, что обратила все это в шутку, и ответила ему, насколько возможно, серьезно:
— Вы, право, очень любезны, мистер Ныокем, но в Нью-Йорке принято, чтобы дамы в подобных случаях сами платили за себя! Когда мне случится быть в Коннектикуте, тогда я с удовольствием подчинюсь тамошним обычаям!
С этими словами она отошла от него.
— Вот видите, — сказал Язон, — она обиделась, что вы не угостили ее! Но все же три шиллинга сэкономлены! — добавил он, со вздохом облегчения опуская деньги в карман.
Однако пора вернуться и ко льву!
Около льва толпилось очень много посетителей, так что к клетке трудно было пробраться, тем не менее Аннеке удалось подойти очень близко. На ней был ярко-пунцовый шарф, и, вероятно, это было причиной того, что лев, просунув лапу между решеткой, захватил этот шарф и потянул его к себе. Видя это, я быстрым движением сдернул шарф с плеч девушки и, слегка приподняв ее на руки, отнес на несколько шагов в сторону. Все это произошло так быстро, что половина присутствующих ничего не заметила. Сторож подошел и отнял у льва шарф. Аннеке была в полной безопасности прежде даже, чем она поняла, что ей грозило. Дирка оттерло толпой, и он не мог до нее добраться, Язон же подошел лишь тогда, когда сторож вручил ему злополучный шарф. Аннеке быстро овладела собой и оставалась еще с полчаса в бараке.
При выходе из балагана произошла описанная выше сцена с деньгами, после чего мисс Аннеке высказала намерение отправиться домой. Дирк предложил ей проводить ее до дома, и мы стали прощаться с нею.
— Мистер Литльпэдж, — проговорила девушка, прощаясь со мной, — я только теперь поняла, сколь многим вам обязана! Все это случилось так быстро, и я была так смущена, что не нашла и сейчас еще не нахожу слов, чтобы благодарить вас! Но будьте уверены, что я никогда не забуду этого дня, и если у вас есть сестра, то скажите ей, что Аннеке Мордаунт предлагает ей свою дружбу и что ее молитвы за брата не могут быть более горячими, чем мои!
И прежде чем я успел собраться с мыслями, чтобы ответить ей, Аннеке уже удалилась и затерялась в толпе.
Отзывы о сказке / рассказе: