Глава пятнадцатая — Дальше вверх и дальше вглубь
– Знайте, о доблестные короли, – сказал Эмет, – и вы, о леди, чья красота озаряет вселенную: я – Эмет, седьмой сын Харфы-тархана из города Ташбаан, что к западу от пустыни. Я пришёл в Нарнию позже многих, отряд наш в двунадесять и девять копий вел Ришда-тархан. Услышав впервые, что поход наш на Нарнию, я возликовал, ибо много слышал о вашей стране и жаждал встретиться с вами в битве. Но едва я узнал, что мы должны вырядиться торговцами (какой позор воину и сыну тархана!), что мы должны лгать и хитрить, радость покинула меня. Но худшее было впереди – нам велели прислуживать обезьяне. Обезьяна же объявила, что Аслан и Таш – одно, и мир потемнел в моих очах. Ибо с детства моего я служил Таш с великим желанием познать её глубже и, быть может, когда-нибудь взглянуть ей в лицо. Но имя Аслана было мне ненавистно.
Вы видели, нас собирали перед лачугой с соломенной крышей, ночь за ночью, и разжигали огонь, и Обезьян выводил из лачуги кого-то на четырёх ногах, но разглядеть его я не мог. Все люди и все звери кланялись ему и воздавали почести. Мне казалось, что Обезьян обманул Ришду, ибо то, что выходило из хлева, не было ни Таш, ни каким другим богом. Я стал внимательно наблюдать за тарханом и слушать каждое его слово и понял, что он тоже не верит. Он верил в Таш не больше Обезьяна, ибо если б он верил, как посмел бы насмехаться над ней?
Когда глаза мои открылись, великий гнев обуял меня. Я дивился, почему истинная Таш не поразит нечестивцев небесным огнём. Я собрал свою волю, я спрятал свой гнев и сдержал свой язык и ждал, чем всё это кончится. Однако прошлой ночью Обезьян не вывел жёлтое существо. Он сказал: кто хочет взглянуть на Ташлана (так они соединили эти два имени, будто они – одно), те должны по одному войти в лачугу. И я сказал себе: «Несомненно, это новый обман». Когда кот зашёл и выскочил, безумный от страха, я снова сказал себе: «Воистину, Таш явилась. Они позвали её без веденья и веры, и вот она среди нас и отомстит за себя». И хотя сердце моё от ужаса перед величием Таш ослабело, желание моё было превыше страха, и я унял дрожь, сжал зубы и решился взглянуть в лицо Таш, хотя бы это и стоило мне жизни. Я вызвался войти в хлев, и тархан, хоть и против воли, пустил меня.
О чудо! Ступив за дверь, я увидел ясный солнечный свет, как сейчас, хотя снаружи все казалось черно. Но дивился я не более мгновения, ибо тут же пришлось защищаться против одного из наших людей. Едва я увидел его, замысел тархана и обезьяны стал мне ясен: его поставили здесь убивать всякого, кто войдёт, если это будет не посвященный в их тайну. Значит, человек этот тоже лжец и насмешник и не слуга Таш, и я с великой охотой сразил негодяя и выбросил его тело за дверь.
Я посмотрел вокруг и увидел небо и просторные земли. Сладостное благоухание коснулось меня, и я сказал: «Клянусь богами, это дивное место. Наверное, я в стране Таш». И я пошёл искать её в этом удивительном краю.
Так я шёл среди трав и цветов и благоуханных деревьев, как вдруг на узкой тропинке меж скал навстречу мне выпрыгнул огромный Лев, быстротою подобный страусу. Он был велик, как слон, с гривой, как чистое золото, и, как золото, расплавленное в печи, сверкали его глаза. Он был страшнее, чем огнедышащая гора Лагур, и красота его превосходила всё в этом мире, как роза перед прахом пустыни. Я пал к его ногам с единственной мыслью: «Пришел мой последний час, ибо Лев, достойный всяческих почестей, узнает, что я всю жизнь служил Таш, а не ему. И всё-таки лучше видеть Льва и умереть, чем быть Тисроком всего мира и не видеть его». Но Славный коснулся языком моего лба, склонив золотую голову, и сказал: «Радуйся, сын». Я же ответил: «Увы, повелитель, я не сын тебе, но слуга Таш». И он сказал мне: «Дитя, всё, что ты сделал для Таш, я зачту в службу мне». Тогда ради моей великой мечты о мудрости и знании я преодолел свой страх и спросил Славного, и сказал: «Владыка, правду ли говорил Обезьян, что ты и Таш – одно?» Лев зарычал так, что земля содрогнулась, но гневался он не на меня и сказал: «Это ложь. И не потому я принял твоё служение, что мы – одно, а потому, что мы – противоположны; я и она столь различны, что если служение мерзко, оно не может быть мне, а если служение не мерзко – не может быть ей. Итак, если кто-то клянётся именем Таш и держит клятву правды ради, мной он клянётся не ведая, и я вознагражу его. Если же кто совершит злое во имя моё, пусть говорит он: «Аслан», – Таш он служит и Таш примет его служение. Понял ли ты, дитя?» И я ответил: «Владыка, тебе ведомо, сколько я понял». И ещё я сказал, как побуждала меня истина: «Я ведь искал Таш во все дни мои». «Возлюбленный сын мой, – сказал мне Славный, – если б не ко мне ты стремился, ты не искал бы так долго и верно. Каждый находит то, что ищет на самом деле».
И он дохнул на меня, и снял дрожь с моего тела, и принудил меня подняться на ноги. А потом сказал, что мы встретимся скоро, велел мне идти дальше вверх и дальше вглубь и, как вихрь, как золотой ураган, умчался прочь. С тех пор, о короли и леди, я бреду в поисках его, и блаженство моё так велико, что ослабляет меня, подобно ране. Это величайшее чудо, что он назвал меня возлюбленным, меня, который был как пёс…
– А? Что? – спросил один из псов.
– Сударь, – ответил Эмет, – это оборот речи, принятый у нас в Тархистане.
– Что-то мне не нравится такой оборот, – заметил пёс.
– Он не хотел сказать ничего плохого, – вмешался старший пёс. – В конце концов, мы зовём своих щенков мальчишками, когда они плохо себя ведут.
– Точно, – согласился первый пёс, – или девчонками.
– Ш-ш, – сказал старший пёс. – Это нехорошее слово, не забывай, где находишься.
– Смотрите! – неожиданно воскликнула Джил. К ним робко приближалось приятное четвероногое создание серебристо-серого цвета. Они секунд десять смотрели на него, прежде чем пять или шесть голосов разом воскликнули: «Да это же старина Лопух!» Они никогда не видели его при дневном свете без львиной шкуры, и узнать его было трудно. Он стал самим собой – замечательным осликом с мягкой серой шёрсткой и милой и честной мордой, и если б вы его увидели, то сделали бы то же, что Люси и Джил: бросились к нему, обняли, поцеловали в нос и погладили бы его уши.
Они спросили, где он был. Он рассказал, как вошёл в Дверь вместе со всеми, но держался поодаль, главное же – подальше от Аслана. Увидев настоящего Льва, он так устыдился всей этой чепухи с переодеванием, что не смел в глаза никому взглянуть. Но когда все его друзья отправились на запад, он пощипал травки («В жизни не пробовал такой вкусной травки», – сказал Лопух), набрался смелости и пошёл за ними.
– Что же делать, если я и вправду встречусь с Асланом? Честное слово, не знаю! – добавил он.
– Когда вправду встретишься, всё будет хорошо, вот увидишь, – заверила его Люси.
И все пошли вперёд, к западу, потому что им казалось, что именно туда позвал Аслан, когда крикнул: «Дальше вверх и дальше вглубь!» Множество других существ шли потихоньку туда же, и никому не было тесно на широкой равнине среди трав.
По-прежнему казалось, что очень рано и воздух по-утреннему свеж. Иногда они останавливались, смотрели вокруг – и потому, что было уж очень красиво, и потому ещё, что чего-то никак не могли понять.
– Питер, – сказала Люси, – как ты думаешь, где мы?
– Не знаю, – сказал Верховный Король. – Что-то мне это напоминает, только название забыл. Может, мы тут были на каникулах, совсем маленькими?
– Отличные, наверное, были каникулы, – заметил Юстэс. – Готов поспорить, такой страны в нашем мире нет. Смотрите, какие цвета! Такой синевы у нас не бывает.
– А это не страна Аслана? – спросил Тириан.
– Та, что на вершине горы за восточным краем света? Непохоже, – сказала Джил. – Там я была.
– Мне лично кажется, – сказал Эдмунд, – она похожа на что-то в Нарнии. Поглядите, эти горы впереди и снежные вершины за ними – правда, похожи на те горы, что мы видели из Нарнии?
– Похожи, – согласился Питер, – только больше.
– А по-моему, не очень, всё-таки не как в Нарнии… – сказала Люси. – Хотя… глядите! – Все остановились и посмотрели, куда она показывает. – Эти холмы, зелёные, а за ними голубые – совсем как на юге Нарнии.
– Точно! – вскричал Эдмунд. – Удивительно похожи. Смотрите, это гора с двойной вершиной, а вон там – перевал в Орландию.
– Нет, всё-таки не похожи, – сказала Люси. – Они ярче и дальше и больше походят… ой, не знаю.
– Больше походят на настоящие, – мягко подсказал лорд Дигори.
Неожиданно орёл Дальнозор расправил крылья, взмыл в воздух и, сделав круг, опустился на землю.
– Ваши величества! – вскричал он. – Мы все ослепли. Мы только начинаем понимать, где мы. Сверху я видел всё – Этинсмур, Биверсдам у Бобровой плотины, Великую реку. И Кэр-Параваль, как прежде, сияет на берегу Восточного моря. Нарния не умирала. Это Нарния.
– Как же так? – удивился Питер. – Аслан сказал, что мы никогда не вернёмся в Нарнию.
– Мы ведь сами видели – она умерла и солнце погасло, – сказал Юстэс.
– И всё здесь не такое, – добавила Люси.
– Орёл прав, – сказал лорд Дигори. – Знаешь, Питер, когда Аслан сказал, что вы не вернётесь в Нарнию, oн говорил про ту Нарнию, а она была не настоящая. Понимаешь, у той Нарнии было начало и конец, она была лишь тенью, лишь оттиском настоящей Нарнии, этой, которая была всегда и будет вечно. Ведь и наш мир – Англия и всё остальное – тоже тень или оттиск чего-то в настоящем мире. Тебе не было нужды оплакивать Нарнию, Люси. Всё самое важное в старой Нарнии, все дорогие создания – всё взято через Дверь в настоящую Нарнию. Они, конечно, стали немножко иными; ведь настоящая вещь отличается от своей тени, как жизнь – от сна.
Эти слова и голос его потрясли их, как звук трубы; а потом он тихо прибавил, как бы про себя: «Всё это есть у Платона, всё у Платона… Боже мой, чему их только учат в этих школах!» – и старшие дети рассмеялись. В другом мире, давным-давно, когда борода его была не золотой, а седой, они слышали от него эти самые слова. Лорд Дигори понял, отчего они смеются, и рассмеялся сам. Но скоро все вновь стали серьёзными, потому что, вы знаете, от такого удивительного счастья делаешься серьёзным. Оно слишком прекрасно, даже для шутки.
Трудно объяснить, как сильно отличалась от Нарнии эта залитая солнцем страна, так же, как трудно было описать вкус плодов. Попробую объяснить. Представьте себе, что вы в комнате, окно которой выходит на чудесный морской залив или на зелёную речную долину, а на противоположной стене висит зеркало. Когда вы отворачиваетесь от окна, вы видите в зеркале и море и долину; в каком-то смысле они те же самые и в то же время другие – глубже, удивительнее, словно отрывок из повести, которую вы никогда не читали, но очень хотите узнать. Вот так отличалась старая Нарния от новой. Новая была гораздо весомей: каждый камень, цветок или кустик травы казался как-то значительнее. Я не могу описать этого лучше; если вы окажетесь там, вы поймёте, что я имею в виду.
Единорог выразил то, что все чувствовали. Он ударил копытом оземь, заржал и воскликнул:
– Наконец-то я дома! Вот моя настоящая родина! Эту страну я искал всю жизнь, хоть и не знал о ней прежде! Мы любили нашу Нарнию только за то, что иногда она походила на эту. Го-го-го! Дальше вверх, дальше вглубь!
Он тряхнул гривой и понёсся вперёд – галопом единорога, и в нашем мире мгновенно скрылся бы из глаз. А тут случилась очень странная вещь. Все побежали за ним и с изумлением обнаружили, что не отстают. Да, да! – не только люди и псы, но даже маленький толстый Лопух и коротконогий гном Поггин. Ветер бил в лицо, словно они мчались в открытой машине; земля убегала назад, как за окном скорого поезда. Они бежали все быстрее и быстрее, но никто не устал и никто не задохся.
Отзывы о сказке / рассказе: