Собрался он к нам погостить на несколько дней и о приезде своем известил телеграммой.
Пошли на вокзал встречать. Смотрим во все стороны, как бы не проглядеть — давно не виделись и не узнать легко.
Вот, видим, вылезает кто-то из вагона бочком. Лицо перепуганное, в руке паспорт. Кивнул головой.
— Дядюшка! Вы?
— Я! я! — говорит. — Только вы, миленькие, обождите, потому — я еще не обыскался.
Пошел прямо к кондуктору, мы за ним.
— Будьте любезны, — говорит, — укажите, где мне здесь обыскаться?
Тот глаза выпучил, молчит.
— Ваше дело, ваше дело. Я предлагал, тому есть свидетели.
Дяденька, видимо, обиделся. Мы взяли его под руки и потащили к выходу.
— Разленился народ, — ворчал он.
Привезли мы дядюшку домой, занимаем, угощаем. Объявил он нам с первого слова, что приехал развлекаться. «Закис в провинции, нужно душу отвести».
Стали мы его расспрашивать, как, мол, у вас там, говорят, будто бы…
— Все вздор. Все давно вернулись к мирным занятиям.
— Однако ведь во всех газетах было…
Но он и отвечать не пожелал. Попросил меня сыграть на рояле что-нибудь церковное.
— Да я не умею.
— Ну, и очень глупо. Церковное всегда надо играть, чтоб соседи слышали. Купи хоть граммофон.
К вечеру дяденька совсем развинтился. Чуть звонок, бежит за паспортом и велит всем руки вверх поднимать.
— Дяденька, да вы не больны ли?
— Нет, миленькие, это у меня от политического воспитания. Оборотистый я стал человек. Знаю, что, где и когда требуется.
Лег дяденька спать, а под подушку «Новое Время» положил, чтоб худые сны не снились.
Наутро попросил меня свести его в сберегательную кассу.
— Деньги дома держать нельзя. Если меня дома грабить станут — непременно убьют. А в кассе грабить станут, так убьют не меня, а чиновника.
— Поняли? Эх вы, дурашки!
Поехали мы в кассу. У дверей городовой стоит. Дяденька засуетился.
— Милый друг! Ради Бога, делай невинное лицо. Ну, что тебе стоит! Ну, ради меня, ведь я же тебе родственник!
— Да как же я могу? — удивляюсь я. — Ведь я же ни в чем не виновата.
Дядюшка так и заметался.
— Погубит! Погубит! Смейся, хоть, по крайней мере, верещи что-нибудь…
Вошли в кассу.
— Фу! — отдувался дяденька. — Вывезла кривая. Бог не без милости. Умный человек везде побывать может: и на почте, и в банке, и всегда сух из воды выйдет. Не надо только распускаться.
В ожидании своей очереди дяденька неестественно громким голосом стал рассказывать про себя очень странные вещи.
— Эти деньги, друг мой, — говорил он, — я в клубе наиграл. День и ночь дулся, у меня еще больше было, да я остальное пропил. А это вот, пока что, спрячу здесь, а потом тоже пропью, непременно пропью.
— Дяденька! — ахала я. — Да ведь вы же никогда карт в руки брали! Да вы и не пьете ничего!..
Он в ужасе дергал меня за рукав и шипел мне на ухо:
— Молчи! Погубишь! Это я для них. Все для них. Пусть считают порядочным человеком.
Из сберегательной кассы отправились домой пешком. Прогулка была невеселая. Дяденька во все горло кричал про себя самые скверные вещи. Прохожие шарахались в сторону.
— Ладно, ладно, — шептал он мне. — Уж буду не я, если мы благополучно до дому не дойдем. Умный человек все может. Он и в банке побывает, и по улице погуляет, и все ему как с гуся вода.
Проходя мимо подворотного шпика, дяденька тихо, но с неподдельным чувством пропел: «Мне верить хочется, что этих глаз сиянье!..»
Мы были уже почти дома, когда произошло нечто совершенно неожиданное. Мимо нас проезжал генерал, самый обыкновенный толстый генерал, на красной подкладке. И вдруг мой дяденька как-то странно пискнул и, мгновенно повернувшись спиной к генералу, простер к небу руки. Картина была жуткая и величественная. Казалось, что этот благородный седовласый старец в порыве неизъяснимого экстаза благословляет землю.
Вечером дяденька запросился в концерт. Внимательно изучив программу удовольствий, он остановил свой выбор на благотворительном музыкально-вокальном вечере.
Поехали.
Запел господин на эстраде какое-то «Пробуждение весны». Дяденька весь насторожился: «А вдруг это какая-нибудь аллегория. Я лучше пойду, покурю».
Кончилось пение. Началась декламация. Вышла барышня, стала декламировать «Письмо» Апухтина. Дяденька сначала все радовался: «Вот это мило! Вот молодец-девица. И комар носа не подточит». Хвалил, хвалил, да вдруг как ахнет. Схватил меня за руку, да к выходу.
— Дяденька! Голубчик! Что с вами!
— Молчи, — говорит, — молчи! Скорей домой. Дома все скажу.
Дома потребовал от меня входные билеты с концерта, сжег их на свечке и пепел в окно бросил. Затем стал вещи укладывать. Мы просили, уговаривали. Ничто не помогло.
— Да вы хоть скажите, дяденька, что вас побудило?
— Да не притворяйся, — говорит, — сама слышала, что она сказала. Отлично слышала.
Насилу уговорили рассказать. Закрыл все двери.
— Она, — говорит, — сказала: «Воспоминанье гложет, как злой палач, как милый властелин».
— Так что же из этого? — удивляюсь я. — Ведь это стихи Апухтина.
— Что из этого? — говорит он жутким шепотом. — Что из этого? «Гложет, как милый властелин». Статья 121, вот что из этого. Идите вы, если вам нравится, а я, миленькие, стар стал для таких штук. Мне и здоровье не позволит.
И уехал.
Отзывы о сказке / рассказе: