В продолжение всего послеобеденного времени я сидел с миледи в комнате и занимался своими мрачными думами. Ей я об этом ничего не говорил, так как ей и без моих разговоров было о чем думать, и я отнюдь не желал ее расстраивать.
Приблизительно часа через два после того, как мы уселись с миледи в соседней с милордом комнате и молчали, занимаясь своими грустными мыслями, миледи пришла в голову мысль позвать маленького Александра и велеть ему постучаться к отцу. Милорд отослал ребенка, но теперь уже совершенно спокойным голосом, так что я начал было надеяться, что его припадок гнева прошел.
Наконец когда наступил вечер и я зажег в той комнате, в которой мы сидели, лампу, милорд отворил дверь своей комнаты и стал на пороге. Свет от лампы был не настолько велик, чтобы я мог разглядеть его лицо, но по его голосу, когда он обратился ко мне, я понял, что ярость его прошла. Хотя в нем слышалось некоторое волнение, он звучал громко и решительно.
— Маккеллар,— сказал он,— снесите это письмо по адресу и отдайте его собственноручно тому человеку, на имя которого оно адресовано. Письмо это секретное и чрезвычайно важное. Не отдавайте его никому другому в руки, только тому человеку, к которому я вас посылаю.
— Генри,— спросила миледи,— ты, надеюсь, не болен?
— Нет, нет,— ответил он недовольным тоном,— нет, нисколько. Я только занят, чрезвычайно занят. Странное дело, что если человек чем-нибудь серьезно занят, то тотчас предполагают, что он болен. Пришли мне ужин в мою комнату, а также и бутылку вина. Ко мне придет один человек по делу, я жду его. Его ты, пожалуйста, прими, а для других меня дома нет.— И с этими словами он снова заперся в комнате.
Письмо это было адресовано на имя капитана Гарриса, некоего искателя приключений и человека, о котором было известно, что он раньше занимался морским разбоем, а в последнее время сделался торговцем,— он вел торговлю с Индией. Что милорд желал ему сообщить или что он мог иметь сообщить милорду, я положительно не мог понять, тем более что, как я отлично знал, милорд слышал еще очень недавно о каком-то грязном деле, в котором капитан Гаррис был замешан, и судебное следствие по этому делу было даже назначено, но по недостатку улик капитана оправдали.
Ввиду всего этого я с тяжелым сердцем отправился с письмом к капитану Гаррису, и поручение, которое дал мне милорд, привело меня в уныние.
Когда я вошел к капитану Гаррису, он сидел в своей комнате, в которой, между прочим, был отвратительный запах, за столом. На столе стояла зажженная свеча и пустая бутылка. Манеры у капитана были весьма грубые, как у отставного военного, но даже и в этих грубых манерах было что-то деланное, неестественное.
— Передайте милорду, что я буду у него через полчаса,— сказал он, прочитав письмо; а затем он имел нахальство, указывая на пустую бутылку, попросить меня, чтобы я принес ему другую бутылку ликера, так как весь его ликер вышел.
Хотя я шел домой очень быстрым шагом, капитан следовал за мной положительно по пятам. Он долго просидел у милорда. Петух пропел уже во второй раз, когда я из своего окна увидел, как милорд светил ему в то время, как он уходил. И милорд, и капитан были пьяны, это я заметил по тому, что когда они разговаривали, они как бы падали друг на друга.
На следующее утро после этого милорд ушел куда-то очень рано, предварительно захватив сто фунтов стерлингов. Я уверен, что он взял эти деньги, чтобы отдать их кому-нибудь, но, во всяком случае, мастеру Баллантрэ он их не снес, это я с достоверностью могу сказать, так как в продолжение всего утра ходил вокруг дома мастера, рассчитывая встретить там милорда.
С того дня, в который произошел вышеописанный случай, милорд вообще не показывался больше в городе, а если гулял, то только около своего дома, в том месте, где находились хозяйственные постройки, дальше же он никуда не ходил. Он сидел у себя в саду, разговаривал, как и прежде, с своей семьей, но не ходил уже ни разу в ту сторону, где жил мастер Баллантрэ. И так это продолжалось вплоть до нашего отъезда из Нью-Йорка. Капитан Гаррис также больше не показывался; я, по крайней мере, не видел его.
Меня очень мучила мысль о том, какое известие расстроило милорда до такой степени, что он оставил все свои прежние привычки и, так сказать, «скрывался» от света. По всей вероятности, известие было очень неприятное, если оно произвело на него такое сильное впечатление. Ясно, что памфлеты, которые ему были присланы, играли тут немаловажную роль. Я читал все памфлеты, которые попадались мне в руки; все они были настолько бессодержательны и, как все сочинения подобного рода, омерзительны, но в них ничего такого не было, что могло бы затронуть самолюбие такого высокопоставленного или знатного лица, как милорд. Политического в них также ничего не было, да милорд вообще настолько мало вмешивался в политические дела, что трудно было предположить, чтобы насчет него по этому вопросу мог быть составлен памфлет. Но как оказалось впоследствии, памфлет, который до такой степени расстроил милорда, он хранил у себя на груди, поэтому не мудрено, что я его не нашел. Там, на его груди, я нашел его после того, как он во время своего странствования по дикой стране умер, там мне удалось в первый раз увидеть и прочесть лживые, бессмысленные слова, с которыми какой-то клеветник-виг {Виг — приверженец партии прогрессистов в Англии.} обращается с воззванием к якобитам. То, что я прочел, было следующее:
«Другой известный мятежник, мастер Баллантрэ, лишенный всех прав состояния, снова восстановлен в своих правах. Дело это долго тянулось, так как очень трудно было выхлопотать милость этому человеку, опозорившему свою репутацию, один раз в Шотландии, а другой — во Франции. Брат его лорд Деррисдир также известен как человек неблагонадежный в политическом отношении, и принципы у него, как ходят слухи, с самого юного возраста весьма плохие. Так как мастер Баллантрэ восстановлен в своих правах, то сын лорда Деррисдира не будет уже наследником богатого имения, как рассчитывал лорд Деррисдир. Положим, что таких неблагонадежных людей, как мастер Баллантрэ и лорд Деррисдир, много, и они не заслуживают никакого внимания, но особенного внимания заслуживает тот факт, что такой человек, как мастер Баллантрэ, восстановлен снова во всех своих правах».
Человек во вполне здравом уме не стал бы и минуты задумываться над тем, что говорилось в памфлете, и в особенности над глупой клеветой по поводу неблаго надежности лорда Деррисдира. Подобный памфлет не мог иметь решительно никакого влияния на общественное положение моего патрона, и это лорд Деррисдир должен был бы понять, несмотря на то, что он обладал особенным умом, если бы только он находился в полном разуме. Что он мог обратить внимание на подобный вздор и носить еще на своей груди эту бессмысленную болтовню, ясно доказывает, что он был ненормален. Без сомнения, намек на то, что сын его, Александр, лишится наследства, привел его в то состояние, в котором я его нашел, или же мой патрон уже давно был не в своем уме, и мы не замечали этого.
Через неделю после того дня, в который лорд Генри получил памфлет, я поздно вечером был снова в той стороне, где находилась гавань, и на обратном пути домой прошел мимо хижины, в которой жил мастер Баллантрэ. В то время, как я подходил к жилищу врага моего патрона, дверь отворилась и свет из дома упал прямо на дорогу. В ту же минуту из двери дома вышел человек, с которым мастер Баллантрэ необыкновенно любезно прощался. К моему великому удивлению, в этом человеке я узнал капитана Гарриса. Мне пришло в голову, не прислал ли милорд его туда с какой-нибудь целью, и я продолжал свою прогулку с тяжелым сердцем и погруженный в мрачные мысли.
Было уже поздно, когда я вернулся домой. К крайнему моему изумлению, я застал милорда в хлопотах и приготовлениях к отъезду.
— Как вы поздно пришли! — закричал он, увидев меня и укладывая вещи в чемодан.— Мы едем с вами вдвоем завтра в Альбани, и вам пора укладывать ваши вещи.
— В Альбани, милорд?— спросил я.— С какой целью?
— Для перемены декорации,— ответил он.
Миледи, на лице которой я заметил следы слез, сделала мне знак рукой, чтобы я ни о чем не спрашивал, а исполнил бы только то, что мне велено.
Когда мы впоследствии остались с миледи одни, она сообщила мне, что вернувшись от капитана Гарриса, у которого он был, милорд решил ехать в Альбани, и что, несмотря на все ее просьбы не ехать или, по крайней мере, объяснить ей, зачем он едет в Альбани, он остался непоколебим как в своем решении ехать, так и в решении соблюдать тайну.
Отзывы о сказке / рассказе: