Милорд, опершись локтем правой руки о ладонь левой и подперев правой рукой подбородок, стоял и смотрел в пространство, на расстилавшийся перед его глазами лес. Я взглянул туда же, куда смотрел и он, и увидел целый ряд сосен; одна часть этих сосен росла на холмах, а другая — в долине. Неподалеку от этих сосен и холмов, как мне было известно, находилась могила нашего врага, покинувшего этот мир и избавившего его от одного из самых предприимчивых и живых его деятелей. О том, что он умер, я думал без сожаления и считал даже за счастье, что он покинул свет и освободил меня от постоянного страха, который я терпел. Изо дня в день мучиться мыслью, что между братьями Дьюри может произойти ссора, которая может окончиться кровавой драмой, было ужасно. Мастер Баллантрэ окончил свое земное существование, и это было хорошо.
Думая о смерти мастера Баллантрэ, я невольно вспомнил и о живом мертвеце, каким я считал милорда. И на самом деле, разве милорд не был живой мертвец? Разве он жил? Разве он был теперь такой человек, какой он был прежде? Нет, это был воин, у которого из рук выбили оружие, и который, хотя его и вышвырнули из ряда войск, боялся покинуть поле брани и, не будучи в силах сражаться, все-таки медлил уходить с места сражения. А между тем, что это был раньше за хороший, симпатичный человек, какой умный и благородный! Что это был за покорный сын, даже слишком покорный, что за любящий муж! Что это был за терпеливый человек, с каким терпением он переносил всевозможные неприятности, и как он умел при этом казаться спокойным и молчать! Как сильно я любил его, с каким удовольствием я пожимал его руку!
Мне стало его до такой степени жалко, что в то время, как я вспоминал о том, каким он был прежде, глухое рыдание вырвалось из моей груди. Я готов был громко расплакаться, когда я, стоя рядом с ним, взглянул на него и увидел это печальное лицо, на которое падал лунный свет, и я страстно, страстно желал видеть его снова таким, каким он был прежде. Я в душе своей взывал к Богу и просил Его освободить милорда от мук, которые он терпел, и помочь мне сохранить в моем сердце ту любовь, которую я к нему питал.
— О, Боже мой,— молился я,— человек этот был один из лучших людей, которых я знал! Как он был хорош со мной, как ласково он относился ко мне, а между тем теперь я даже боюсь его. Но если он поступал не так, как следовало, то не потому, что у него были злые помыслы, а потому, что он был убит горем. Но, несмотря на это, от него начинают отшатываться многие, и я, я также начинаю отшатываться от него. О, Господи, не дай ему пасть так глубоко, чтобы мы стали ненавидеть его!
В то время, как я в душе моей молился, я услышал вдруг какой-то звук. Он раздавался не особенно громко и не особенно близко от нас, но так как все время вокруг нас царила тишина, то не мудрено, что звук этот всполошил всех, словно трубный звук. Прежде чем я успел вздохнуть, сэр Вильям подошел уже ко мне, а за ним последовала большая часть его свиты. Все мы принялись прислушиваться.
Я взглянул на окружавших меня людей и заметил, что у всех у них лица были бледные, а во взглядах выражалось волнение и страх. У иных лица были мрачные и лбы сморщенные, в то время как они, то нагибая, то поднимая голову, прислушивались к звуку, который казался им чрезвычайно подозрительным.
Милорд, несколько согнувшись, стоял впереди всех. Он поднял руку, подавая этим знак, чтобы все молчали и не двигались, и, прислушиваясь к странному звуку, раздававшемуся беспрерывно, превратился словно в статую.
Мы все стояли и прислушивались к звуку, возбудившему наше любопытство, когда Моунтен вдруг шепотом сказал:
— Я знаю теперь, что это такое,— и когда мы все повернулись к нему, чтобы слышать, что он говорит, продолжал: — Это индус, это Секундра Дасс. Он, по всей вероятности, знает, где хранится клад его господина, и вырывает его теперь.
— Да, да, наверно, — сказал сэр Вильям. — А мы были настолько наивны, что вообразили, будто он отправился умирать на могилу своего господина.
— Странно только вот что,— сказал Моунтен,— что звук раздается как раз оттуда, где находился наш лагерь. Кроме того, трудно себе представить, чтобы это был Секундра Дасс, так как если это он, то каким образом он мог попасть туда раньше нас? Нужно иметь крылья, чтобы слетать туда так скоро.
— О, жадность и боязнь — это такие крылья, которые быстро носят,— сказал сэр Вильям.— Но, знаете ли, мне пришла в голову мысль, не отправиться ли нам тотчас также туда и не накрыть ли его в то время, как он вырывает клад?
Предложение сэра Вильяма было принято: решено было отправиться туда, откуда раздавался звук, и застать врасплох Секундру во время его занятия. Некоторые из индейцев, принадлежавших к свите сэра Вильяма, тотчас бросились бежать вперед; в лагере были оставлены караульные, и мы отправились в путь. Мы шли по неровной замерзшей земле, лед трещал под нашими ногами, когда мы наступали на него, и он проламывался, а над нами поднимались густые темные сосны и ярко светила луна.
Нам пришлось спуститься сначала в долину, и чем ниже мы спускались в нее, тем слабее делался звук, который заставил нас пуститься в путь, а когда мы окончательно спустились в нее, мы ничего больше не слышали. Но затем вскоре, когда мы начали подходить к равнине, окруженной холмами, на которых, хотя и в весьма малом количестве, росли сосны, и окруженной скалами, которые бросали на землю темные громадные тени, в то время как их освещала луна, мы не только вполне ясно расслышали звук, но увидели человека, который очень быстро действовал каким-то железным орудием. Мы шли все дальше и дальше вперед, и когда мы наконец подошли совсем близко к тому месту, где орудовал человек, мы остановились и, защищенные деревьями, растущими у подножия холма, к которому мы подошли, стали смотреть на весьма странную картину, представившуюся нашим глазам.
В то время как над нашими головами летали ночные птицы, мы стояли и смотрели на то, что перед нами происходило.
Мы увидели огромную площадь, окруженную высокими горами и освещенную луной. На земле то тут, то там лежали различные пожитки, разбросанные в беспорядке. Посреди площади стояла палатка, покрытая инеем. Дверь в палатку была отворена, и через эту дверь можно было заглянуть в палатку. В ней не было ни одного человека, и было совершенно темно. Неподалеку от нее лежал обезображенный труп человека. Не было никакого сомнения в том, что мы увидели перед собой покинутый лагерь Гарриса; на земле лежали пожитки, которые разбойники разбросали во время бегства, в палатке, стоявшей на площади, мастер Баллантрэ, по всей вероятности, испустил свой последний вздох, а труп, лежавший на земле, был труп убитого сапожника.
Видеть перед собой подобную картину и не ужаснуться было немыслимо, и сколько бы человек ни был легкомыслен, при виде подобного потрясающего душу зрелища он невольно должен был почувствовать трепет. Зрелище это сильно подействовало на нас. Но когда мы увидели Секундру Дасса, раскапывающего могилу мастера Баллантрэ и уже по щиколотку влезшего в нее, мы просто окаменели от ужаса. Секундра снял большую часть своей одежды и положил ее рядом с собой на землю; руки и плечи у него были голые и так и блестели при лунном свете от выступившего на нем обильного пота; на его лице выражались беспокойство и ожидание; звуки, происходившие от удара его заступа, глухо раздавались и напоминали собой глухие рыдания, а за его спиной, при лунном свете, его собственная тень выделывала те же самые жесты, которые делал он. Несколько ночных птиц вспорхнуло при нашем появлении, но Секундра Дасс не обратил на это никакого внимания, до такой степени он был занят своим делом.
Я услышал, как Моунтен шепнул сэру Вильяму:
— Боже милостивый, это могила его господина! Он разрывает ее. Вероятно, он хочет вырыть труп.
Мы все уже сами догадались, что Секундра имел это намерение, но когда Моунтен выговорил эти слова, дрожь пробежала по моему телу.
При словах Моунтена сэр Вильям вздрогнул и, бросившись к Секундре, закричал:
— Проклятая собака, что ты кощунствуешь? Что ты делаешь?
Секундра выскочил из могилы, слабый крик вырвался из его груди, заступ выпал у него из рук, и он на секунду, глядя на сэра Вильяма, словно остолбенел. Тотчас после этого он бросился бежать, но убежал недалеко, а вскоре, сделав руками решительное движение, снова вернулся и сказал:
— Ну, хорошо, если вы пришли сюда, так помогите мне.
Но в эту минуту милорд подошел к сэру Вильяму, и лунный свет упал прямо на его лицо. Увидев лорда, Секундра отскочил, всплеснул руками и жалобно закричал:
— Ах, это он, это он!
— Успокойтесь, успокойтесь! — сказал сэр Вильям.— Вас никто не тронет, если вы ничего дурного не сделали. Ну, а если вы намеревались совершить какой-нибудь дурной поступок, то вам все равно не удастся теперь бежать. Скажите, что заставило вас вернуться сюда, зачем вы раскапываете могилу?
— Вы не принадлежите к числу убийц? — спросил Секундра.— Вы честный человек? Вы не причините мне зла?
— Я не причиню вам никакого зла, если вы ни в чем не виноваты,— сказал сэр Вильям.— Вы можете быть в этом вполне уверены. Я не понимаю, почему вы воображаете, что я убийца?
— Потому что тут вокруг меня все убийцы! — закричал Секундра.— Вот убийца,— сказал он, указывая на Моунтена,— а вот еще двое убийц,— сказал он, указывая на лорда и на меня.— Всех их нужно повесить. Вот как только я вырою саиба, он, наверно, повесит их всех. Саиб,— присовокупил он, указывая на могилу, — саиб не умер, он жив. Он похоронен, но он жив.
Милорд тихо вскрикнул, подошел ближе к могиле и устремил в нее свой напряженный взор.
— Как, похоронен, но между тем жив!? — воскликнул сэр Вильям. — Что вы за вздор болтаете?
— Я расскажу вам, в чем дело,— сказал Секундра, обращаясь к сэру Вильяму.— Саиб и я, мы очутились в руках убийц, мы всячески пробовали убежать, но нам это не удалось; тогда мы решились на последнее средство, чтобы спастись. В Индии тепло, там это средство всегда можно употреблять, но тут, в этой проклятой холодной местности, это труднее, тут надо вырыть его как можно скорее. Я похоронил саиба, но он не умер, он жив. Помогите мне только вырыть его поскорее. Зажгите свет, помогите мне, ройте, ройте скорее. Тут страна холодная, не такая, как у нас, тут надо торопиться.
— Я не понимаю, что этот человек говорит? — спросил сэр Вильям.— У меня положительно голова идет кругом, я как будто одурел.
— Я же говорю вам, что я похоронил его живым,— сказал Секундра.— Саиб на это согласился. Помогите мне вырыть его, зажгите огонь и помогите мне, я же говорю вам, что надо торопиться.
— Зажгите огонь и помогите ему,— сказал сэр Вильям, обращаясь к своим слугам.— Я вижу, что мне во время этого путешествия суждено возиться с полоумными.
— Вы хороший человек,— сказал индус,— теперь я снова примусь вырывать саиба.
Сказав это, он подошел к могиле и стал ее разрывать. Вскоре мы увидели край одежды из буйволовой шкуры, затем я увидел что-то белое — это было лицо мастера Баллантрэ, которое освещала луна. Секундра стал на колени и принялся своими тонкими пальцами разрывать землю, положительно задыхаясь от волнения. Когда он затем встал и отошел в сторону, я ясно мог разглядеть лицо мастера Баллантрэ: оно было бледно, как у мертвеца, глаза были закрыты, а ноздри и уши чем-то заткнуты; щеки были впалые, нос заострился, но, несмотря на то, что он столько времени лежал в земле, он нисколько не испортился. Но что больше всего поразило нас, так это то, что у него в то время, как он лежал в могиле, выросла борода.
— Боже мой, что это значит? Каким образом у него выросла борода? — воскликнул Моунтен.— Я отлично помню, что в тот день, когда мы его хоронили, он был без бороды.
— Я слышал, будто бывали случаи, что у мертвых вырастали волосы,— сказал сэр Вильям; но он сказал это сдавленным и нерешительным голосом.
Секундра не обращал никакого внимания на наши слова: он все время, словно такса, продолжал рыться в могиле и сбрасывать с мастера Баллантрэ землю. С каждой минутой фигура мастера Баллантрэ в одежде из буйволовой кожи выделялась все больше и больше. Луна прямо светила на него и освещала его лицо, на которое время от времени падала тень то приближавшихся к могиле, то отдалявшихся от нее людей.
Зрелище, которого мы стали свидетелями, привело нас в ужас. Я положительно не решался взглянуть милорду в лицо. Он в продолжение всего времени, как Секундра разрывал могилу, не двигался с места и, глядя на то, что вокруг него происходило, как будто не переводил дыхания и словно застыл. Впечатление, которое вся эта картина производила, даже трудно описать. На кого-то из слуг сэра Вильяма, стоявших поодаль от меня, оно настолько подействовало, что он зарыдал. Кто это был — я не знаю.
— Теперь помогите мне вынуть его,— послышался вдруг голос Секундры.
После того, как мастера Баллантрэ вынули из могилы, Секундра принялся приводить его в чувство. Сколько времени это продолжалось, три ли часа, пять ли часов,— этого я не помню. Я помню только одно, что ночь еще не прошла, что луна еще не зашла, хотя и стала уже опускаться, и что тени наши стали гораздо длиннее, когда вдруг я услышал радостный возглас Секундры; я наклонился несколько вперед и заметил, что в окоченевшем лице мастера Баллантрэ произошла какая-то перемена. В следующую минуту веки его задрожали, а затем поднялись, и наш бывший враг на секунду взглянул мне прямо в глаза.
Все это осталось у меня в памяти, но появились ли в теле мастера Баллантрэ какие-нибудь другие признаки жизни, этого я сказать в точности не могу, так как меня в ту же минуту отвлекла другая обязанность. Мне говорили впоследствии, будто заживо погребенный открыл даже рот, стараясь говорить, и сморщил лоб, как бы желая собрать свои мысли, но что сказать он ничего не мог. Все это весьма возможно, но поручиться за то, что это было именно так, я не могу, так как в ту минуту, когда он открыл глаза, милорд упал на землю, и когда я бросился к нему, чтобы поднять его, он был мертв.
День настал, а Секундра все еще растирал окоченевшие члены мастера Баллантрэ и всячески старался привести его в чувство, но все напрасно. Сэр Вильям оставил несколько человек из своей свиты под моей командой, а сам отправился с большей частью своих слуг дальше, чтобы исполнить данное ему правительством поручение. Сэр Вильям ушел и давно уже покинул нас, а индус все не терял надежды привести своего господина в чувство и не переставал употреблять всевозможные известные ему средства для оживления умершего. Подобные неутомимые старания со стороны индуса, казалось, могли оживить даже камень, но между тем они ни к каким результатам не привели, и за исключением того раза, о котором я упомянул, мастер Баллантрэ глаз больше не открывал.
Часов около двенадцати дня индус пришел к тому убеждению, что мастера Баллантрэ вернуть к жизни невозможно, и, к моему великому удивлению, придя к этому выводу, совершенно успокоился и вполне твердым голосом сказал:
— Тут слишком холодно, слишком холодно. Что возможно сделать в Индии, того тут нельзя.
После этого он спросил что-нибудь поесть и, усевшись рядом со мной у костра, с жадностью принялся есть, что ему подали. Кончив есть, он тут же на месте растянулся и заснул крепким сном. Через несколько часов после этого мне пришлось разбудить его с тем, чтобы он проводил обоих братьев Дьюри до их могил, так как в тот же день происходили эти двойные похороны. Он шел в процессии совершенно спокойно; казалось, что в душе его умерли оба чувства, которые он испытывал раньше: скорбь, которая мучила его при мысли о том, что господин его, которого он так страстно любил, умер, и страх, который им овладел при виде меня и Моунтена.
Между слугами, которых оставил сэр Вильям под моей командой, был один, который умел высекать надписи на камне. Я составил две надгробные надписи и попросил его высечь их на камне, и прежде чем сэр Вильям вернулся, чтобы взять нас с собой, надписи эти были высечены на скале, возле которой находилась могила братьев Дьюри-Деррисдир.
Я тотчас приведу копию с этих надписей и таким образом окончу этот печальный рассказ:
Дж. Д.
Наследник знатного шотландского рода,
Человек в высшей степени талантливый,
Приводивший в восторг всех, кто его знал,
В Европе, Азии и Америке,
В военное и мирное время,
Побеждавший сердца дикарей, живущих в шатрах,
И образованных людей, живущих в столицах,
Но после всех подвигов, которые он совершил,
И бедствий, которые он претерпел,
Похороненный здесь, в пустыне,
И всеми забытый.
Г. Д.
Брат его,
После многих несчастий и неприятностей,
Постигших его в жизни,
Совершенно им не заслуженных,
Но храбро им перенесенных,
Умерший почти в один и тот же час
И покоящийся в одной и той же могиле
С враждебным ему братом.
Любящая жена последнего и старый преданный слуга поставили этот памятник обоим братьям.
Отзывы о сказке / рассказе: