43
А тут как-то раз собралась молодежь, то есть те, которым исполнилось пятнадцать лет. Собрались, один влез на фонарь и кричит:
— О нас совсем забыли! Мы тоже хотим иметь депутатов. У взрослых свой парламент, у детей свой, а мы что, хуже? Мы не позволим, чтобы такие щенки распоряжались. Если малышам дают шоколад, пускай нам дают папиросы. Это несправедливо.
Как раз в это время депутаты шли на заседание, а молодежь их не пропускала.
— Хороши депутаты, которые еще не знают таблицу умножения и как пишется «корова».
— А некоторые совсем не умеют писать.
— И они должны управлять?
— Долой такое правительство!
Префект полиции позвонил, чтобы Матиуш сидел дома, потому что в городе беспорядки. А тем временем послал конную полицию, чтобы разогнала толпу. Но парни не хотели расходиться, стали кидать в полицию что попало: книжки, завтраки. А некоторые уже начали вытаскивать из мостовой камни. Тогда префект полиции вышел на балкон и закричал:
— Если вы не разойдетесь, я вызову войска! А если кто-нибудь бросит камень в солдат, то на первый раз выстрелю в воздух, а если и это не поможет, буду стрелять в вас.
Ничего не помогло, бунтари еще больше разозлились; выломали двери и ворвались в зал заседаний.
— Не уйдем отсюда, пока не получим такие же права, как и дети.
Все потеряли голову, не знали, что делать. И тут вдруг в королевской ложе появился Матиуш, который не послушался префекта полиции и приехал сам узнать, что происходит.
— Мы хотим иметь такой же парламент, хотим иметь депутатов, хотим получить права!
Сначала они недовольно кричали, потом стали орать так, что невозможно было понять, кто что говорит.
Матиуш стоит и — ни слова. Ждет. Бунтари поняли, что так никакого толка не будет, и сами начали шикать: «Тихо, хватит, перестаньте». Наконец, кто-то крикнул: «Король хочет говорить!» И воцарилась тишина.
Матиуш говорил долго и умно. Он признал, что они правы.
— Граждане, — сказал Матиуш, — вам полагаются права, это так. Но вы скоро уже станете взрослыми и войдете в парламент для взрослых. Я начал с детей, потому что я сам еще маленький и лучше знаю, что нужно детям. Сразу всего сделать нельзя. Сейчас у меня много работы. Когда я вырасту, и мне исполнится пятнадцать лет, и у детей уже будет порядок, я займусь вами.
— А нам тогда не нужна будет эта милость, мы уже будем в парламенте для взрослых.
Матиуш понял, что получилось нехорошо, и сказал так:
— А собственно, почему вы к нам предъявляете претензии? У вас уже усы, и вы курите. Так идете в тот парламент, пусть они вас туда и принимают.
Самые старшие, у которых уже действительно начинали пробиваться усы, подумали: «В самом деле. Зачем нам этот сопливый парламент? Мы уже можем быть в настоящем парламенте».
А те, кто был помоложе, стыдились сознаться, что они не курят, и тоже сказали:
— Ладно.
И ушли, А когда они шли в парламент взрослых, их не пропустили солдаты, которые стояли с винтовками наготове и таким образом задержали шествие. Бунтари хотели вернуться, но сзади тоже стояли солдаты. Пришлось разделиться — одни вошли в улицу направо, а другие — налево. Потом снова разделились, а солдаты сзади все наступают и теснят. И так их разделили на небольшие группы, и тут полиция начала их арестовывать.
Когда Матиуш узнал об этом, он очень сердился на префекта полиции, — ведь выглядело так, будто король их обманул, Префект оправдывался, что иначе было нельзя.
Тогда Матиуш велел расклеить на всех перекрестках объявления, чтобы выбрали трех самых толковых юношей, и те пришли бы к нему на аудиенцию, он с ними поговорит.
Вечером Матиуша пригласили на заседание министров.
— Плохи дела, — сказал министр просвещения. — Дети не хотят учиться, Когда им учитель дает задание, они смеются: «А что вы нам сделаете? А мы не хотим. А мы пожалуемся королю. А мы скажем нашим депутатам». И учителя не знают, что им делать. А старшие и вовсе не хотят слушаться. «Эти молокососы будут командовать, а мы будем подчиняться? Дураков нет; Если у нас нет своих депутатов, может не быть и школ». Прежде маленькие дрались с маленькими, а теперь взрослые надоедают маленьким и дразнят их: «Иди, пожалуйся своему депутату». И таскают их за уши, и бьют. Учителя говорят, что подождут еще две недели, и, если будет так продолжаться, они учить отказываются. Двое уже ушли. Один открыл ларек, торгует газированной водой, а другой — пуговичную фабрику.
— Вообще, взрослые очень недовольны, — сказал министр внутренних дел. — Вчера один господин в кафе сказал, что у детей в головах помутилось, им кажется, что они могут делать все, что хотят, и так шумят, что можно обалдеть. Скачут по диванам, в комнате играют в мяч, шатаются без разрешения по улицам и так ужасно рвут одежду, что, пожалуй, скоро будут ходить как дикари. Этот господин говорил еще и другие вещи, но я не могу этого повторить. Я приказал его арестовать, и теперь он обвиняется в оскорблении короля, то есть вашего величества.
— Я знаю, что делать, — сказал Матиуш, — пусть все, кто учится, будут служащими. Они так же пишут, считают и ходят в школу, как служащие ходят в свои конторы. Поэтому за их работу им следует плата. Будем им платить. Нам все равно, даем ли мы им шоколад, коньки, куклы или деньги. А дети будут знать, что они должны делать то, что им надлежит, иначе они не получат жалованья.
— Можно попробовать, — согласились министры.
Матиуш совсем забыл, что теперь управляет уже не он, а парламент, и приказал написать такой указ и расклеить его на углах улиц.
Рано утром прибежал журналист, он был страшно сердит:
— Если вы, ваше величество, будете все важные сведения расклеивать, для чего тогда газета?
А за ним Фелек:
— Если вы, ваше величество, сами издаете новые законы, для чего тогда депутаты?
— Да, — подтвердил журналист. — Барон фон Раух прав. Король может только сказать, что хочет сделать то-то и то-то, а потом только депутаты скажут, разрешают ли они это сделать. А может быть, они придумают что-нибудь лучше?
Матиуш понял, что поспешил. Что же теперь будет?
— Пусть ваше величество позвонит по телефону, чтобы пока давали шоколад, потому что может быть революция. А мы сегодня же обсудим это дело на заседании с депутатами.
У Матиуша было плохое, предчувствие, и случилось, действительно, нечто очень плохое. Потому что сперва решили, чтобы все дело передать на совещание комиссии. Но Матиуш не согласился.
— Когда комиссия должна что-нибудь решить, приходится долгов ждать. А учителя сказали, что будут ждать только две недели, после чего уйдут.
Журналист подошел к Фелеку и сказал ему что-то на ухо. Фелек улыбнулся очень довольный и, когда Матиуш кончил, попросил слова.
— Господа депутаты, — сказал Фелек. — Я ходил в школу и знаю, что там творится. В течение одного года я стоял за партой несправедливо семьдесят раз, в углу стоял несправедливо сто пять раз, за двери был выставлен несправедливо сто двадцать раз, и вы думаете, что так было только в одной этой школе? Ничего подобного. Я учился в шести разных школах, и везде было то же самое. Взрослые не ходят в школу, поэтому не знают, как там все несправедливо. Я думаю, что если учителя не хотят ждать, не хотят учить детей, то можно издать закон, чтобы они учили взрослых. Когда взрослые увидят, как это приятно, не будут все время усаживать нас за книжки, а учителя тогда увидят, что со взрослыми хуже, потому что они не поддаются воспитанию, — и перестанут на нас наговаривать.
И посыпались жалобы на школу и учителей. Этого несправедливо оставили на второй год, тот сделал только две ошибки, а получил плохую отметку, этот опоздал, потому что у него болела нога, и был поставлен в угол, другой не мог выучить стихотворение, потому что младший брат вырвал эту страницу, а учительница сказала, что он просто выкручивается.
Когда депутаты уже устали и проголодались, Фелек поставил проект на голосование:
— Комиссия обсудит, как сделать, чтобы в школе все было справедливо, и платить ли детям за занятия, как служащим. А тем временем в школы будут ходить взрослые. Кто согласен, пусть поднимет руку.
Несколько депутатов хотели что-то к этому добавить, но большинство присутствующих подняли руку, и Фелек сказал:
— Парламент закон принял.
44
Невозможно описать, что началось твориться в государстве Матиуша, когда люди узнали о постановлении детского парламента.
— Что это за новые порядки! — сердились одни. — Почему дети должны нами распоряжаться? У нас свой парламент, и мы можем не соглашаться. Пускай их парламент решает, что должны делать дети, а указывать, что делать нам, он не имеет права.
— Ну хорошо, мы будем ходить в школы, а кто будет работать? — спрашивали другие.
— А пусть теперь дети делают все, если так распорядились. Увидят, что это не так легко, как им кажется.
— Посмотрим, — говорили более спокойные. — Может быть, все к лучшему. Когда дети убедятся, что ничего не умеют, что без нас обойтись не могут, они будут нас больше уважать.
А безработные даже радовались. Потому что вышел закон, что за учение будет выплачиваться жалованье, что учение — это тоже работа. И вышел закон, что дети будут все делать, а взрослые будут ходить в школу. Было очень много волнений, потому что мальчики в большинстве хотели быть пожарными, а девочки хотели быть продавщицами в магазинах игрушек и в кондитерских. А некоторые, как это всегда бывает, говорили глупости: один мальчик хотел быть палачом, один хотел быть индейцем, а один — сумасшедшим.
— Ведь все не могут делать то же самое.
— Так пусть кто-нибудь другой делает. Зачем мне делать то, чего не хотят другие.
И в семьях было много споров, когда дети отдавали родителям свои книжки и тетради.
— Вы испортили книжки и испачкали тетради, а теперь учительница будет нас ругать, что мы неряхи, — говорит мама.
— Ты потерял карандаш, теперь мне нечем рисовать, и учительница будет сердиться, — говорит отец.
— Завтрак опоздал, напиши мне сейчас же подтверждение, что я из-за завтрака опоздала в школу, — говорит бабушка.
А учительницы очень радовались, что смогут хоть немного отдохнуть, потому что взрослые гораздо спокойнее.
— Мы подадим детям пример, как надо учиться, — говорили взрослые.
А были и такие, которые смеялись надо всем этим, были веселы и радовались этому, как чему-то новому.
— Все равно так долго не продлится, — говорили все.
Очень странно выглядел город, когда взрослые шли с книжками в школу, а дети шли в конторы, на фабрики и в магазины, чтобы там их заменить. Некоторые из взрослых были смущены, даже печальны, другие относились к этому спокойно.
— Ну так что? Мы снова дети. Разве плохо быть ребенком?
Вспоминали прежние времена, встречались товарищи, которые сидели когда-то на одной парте. Вспоминали старых учителей, разные игры и шалости.
— Помнишь старого латиниста? — спрашивает у своего товарища инженер с фабрики.
— А помнишь, как мы раз подрались, — из-за чего это вышло?
— А-а, знаю. Я купил перочинный нож, а ты сказал, что он не стальной, а железный.
— И мы попали в карцер.
Один доктор и один адвокат так увлекались этими разговорами, что совсем забыли, что они уже не маленькие, и начали толкать друг друга в канаву и гоняться друг за другом так, что проходившая мимо учительница должна была сделать им замечание, что на улице надо вести себя прилично, потому что прохожие смотрят.
Но некоторые были недовольны. Одна очень толстая дама, хозяйка ресторана, шла с книжками в школу, но такая сердитая, что просто ужас. И тут ее узнал один механик.
— Смотри, идет эта наседка. Помнишь, как она нас всегда обманывала: доливала в водку воды, а за кусочек селедки брала как за целую селедку. Давай-ка, подставим ей ножку. Уж если дети, так дети. Верно?
Он подставил ей ножку, и она чуть не упала. Тетради ее рассыпались…
— Хулиганы! — закричала толстая дама.
— Я нечаянно.
— Погодите, скажу учительнице, что не даете спокойно пройти по улице.
Зато дети шли очень спокойно и серьезно, и в девять часов уже все конторы и все магазины были открыты.
А в школах сидели взрослые. Старички сели на последние парты, поближе к печке. Надеялись, что во время уроков можно будет немного вздремнуть.
Ну, читают, пишут, считают. Все хорошо. Учительницы экзаменуют — много ли забыли. Только несколько раз учительница сердилась, что они невнимательны. И, действительно, трудно было быть внимательным, ведь каждый думал о том, что делается дома, на фабрике, в магазине, как там хозяйничают дети.
Девочки хотели показать, что хорошо хозяйничают, решили, что первый обед должен быть особенно вкусный. Но это было не так легко, потому что они не все умели готовить.
— Знаешь, может быть, вместо супа дать варенье? Пошли в магазин за продуктами!
— Ах, как дорого! Ни в одном магазине нет таких цен.
— Пойду, куплю где-нибудь в другом месте.
Одни торговались, чтобы показать, что дешево покупают. А те, которые продавали, хотели похвалиться, что много наторговали. Так что торговля шла на славу.
— Пожалуйста, еще десять апельсинов.
— И фунт изюму.
— И швейцарского сыра. Только, чтобы был хороший, а то верну.
— Мой сыр самого лучшего качества, а у апельсинов тонкая корка.
— Это хорошо. Сколько с меня?
Продавец как будто считает, но у него не очень-то получается.
— А сколько у тебя денег?
— Сто.
— Это слишком мало. Столько разных вещей стоит больше.
— Так я потом принесу.
— Ну, хорошо.
— Но, пожалуйста, дай мне сдачи.
— Глупая! Даешь меньше, чем надо, а еще хочешь сдачи.
Нужно признать, что в магазинах и в учреждениях обходились не очень-то вежливо, и частенько слышались такие выражения, как, например: «Дурак. Врешь. Убирайся. Говорят тебе, нет. Не важничай. Смотрите, чего захотела. Отвяжись» и так далее.
И часто слышалось:
— Погоди, вот мама вернется из школы…
Или:
— Погоди, все скажу папе, уроки скоро кончатся.
Больше всего мешали беспризорные, потому что вбегали в магазины, ели и не желали платить.
Полиция как будто бы и была. На перекрестках стояли мальчики, но они не знали, что им делать.
— Ну, что ты за полицейский? Воры вбежали в магазин, схватили горсть чернослива и убежали.
— Куда убежали?
— А я почем знаю?
— Ну, если ты не знаешь, так чем я тебе могу помочь?
— Если ты полицейский, ты должен смотреть.
— Интересно! У тебя один магазин, и то не можешь доглядеть, а у меня десять магазинов, и за всеми надо смотреть.
— Дурак.
— Ну и пусть дурак. Тогда не зови меня.
Полицейский выходит, и сабля у него болтается.
— Тоже претензии: хочет, чтобы арестовали вора, а не знает, куда он убежал. Собачья служба. Стой, как столб, и смотри за всем. И хоть бы яблоко дали, так нет. Заявлю, что больше не хочу быть полицейским, и точка. Пусть делают, что хотят. Могу вернуться в школу, если им не нравится.
Возвращаются родители из школы, дети открывают им двери и спрашивают:
— Ну, что, мамочка, тебя вызывали?
— Папа, ты написал контрольную?
— А с кем ты, бабушка, сидишь на парте?
— А на какой парте?
Некоторые дети, возвращаясь из контор, заходили в школу, чтобы проводить отца или маму домой.
— Ну, что ты делал в конторе? — спрашивал отец.
— А ничего. Сидел за столом, потом немножко посмотрел в окно, потому что кого-то хоронили, потом начал курить папиросу, но она была очень горькая. Потом, там лежали какие-то бумаги, так на всех подписал свою фамилию. Потом пришли какие-то три господина, но говорили не то по-французски, не то по-английски, так я им сказал, что не понимаю. Потом должен был быть чай, но его не было, так что я только съел сахар. А потом звонил по телефону разным товарищам узнать, что они делают, но телефоны перепутал, что ли, — только один мне ответил, что работает на почте, и там очень много писем с заграничными марками.
Обеды в некоторых домах были хорошие, но в некоторых все подгорело или вообще не могли разжечь огонь. Так что пришлось наскоро готовить.
— Надо спешить — говорила мама, — нам на завтра задали много уроков. Учительница сказала, что взрослым надо больше задавать. Это несправедливо. В других школах задают меньше.
— А кого-нибудь ставили в угол?
Мама немножко смутилась, но сказала, что ставили.
— А за что?
— На четвертой парте сидели две дамы, говорят, они когда-то были знакомы, жили вместе на даче или что-то вроде этого, и весь урок они разговаривали. Учительница им дважды сделала замечание, а они — опять за свое, продолжают болтать. Вот учительница и поставила их в угол.
— Они плакали?
— Одна смеялась, а у другой были на глазах слезы.
— А мальчики вас не задирают?
— Так, немного.
— Совсем как у нас, — радовались дети.
45
Сидит Матиуш в кабинете и читает газету, в которой подробно описано, как прошел этот первый день. Газета сообщала, что порядок еще не установлен, что телефонная связь не налажена, что письма на почте еще не рассортированы, что вчера один поезд сошел с рельс, а сколько раненых — неизвестно, потому что телеграф не работает. Что поделаешь, дети еще не привыкли. Каждая реформа требует времени. Ни одна реформа не была проведена без значительных потрясений в хозяйственной жизни страны.
А комиссия все работает над составлением закона о школах, чтобы учителя, дети и родители были довольны.
Однажды вбегает к Матиушу радостная Клю-Клю и, хлопая в ладоши, объявляет:
— Новость! Угадай, какая?
— Что такое? — спрашивает Матиуш.
— Приехало пятьсот черных детей.
Матиуш даже забыл, что в свое время послал по телеграфу королю Бум-Друму приглашение для пятидесяти детей. Но случилось так, что в дороге попугай или какая-то другая птица стукнула клювом и дописала еще один нуль. Вышло, что Матиуш приглашает не пятьдесят детей, а пятьсот. Матиуш оторопел, но Клю-Клю была счастлива.
— Это еще лучше! Если больше детей сразу обучится, можно будет навести порядок во всей Африке.
И Клю-Клю не на шутку взялась за работу. Она выстроила всех детей в парке. Тех, которых знала и в которых была уверена, сделала сотниками — то есть каждый из них брал под свою ответственность сто детей. А те, в свою очередь, выбрали по десять десятников. Каждый десятник получил комнату в летнем дворце, а сотники жили в зимнем дворце Матиуша. Клю-Клю рассказала сотникам подробно, что в Европе можно делать, а чего нельзя. Сотники тут же повторили это десятникам, а десятники — своим десяткам.
— Вот так они и будут учиться.
— А где будут спать?
— Пока могут спать на полу.
— А что будут есть? — спрашивает Матиуш. — Ведь повара ходят в школу.
— Пока могут есть сырое мясо. Ведь им все равно.
Клю-Клю не любила терять время и сейчас же после обеда дала первый урок. Она так понятно объясняла, что после четырех уроков сотники уже кое-то знали и начали учить десятников.
И все было бы хорошо. Но однажды к королю примчался верховой гонец с известием, что дети по неосторожности открыли в зоологическом саду клетку с волками и волки убежали. В городе все так напуганы, что никто не выходит на улицу.
— Даже моя лошадь не хотела идти, я должен был бить ее хлыстом, — сказал гонец.
— А зачем понадобилось выпускать волков?
— Дети не виноваты, — сказал гонец. — Сторожа пошли в школу и не предупредили детей, которые должны были их заменить, что клетки открываются механически. Они по ошибке и открыли.
— А сколько было волков?
— Двенадцать. Один очень опасный. Совершенно не знаю, как его теперь поймать?
— А где эти волки?
— Неизвестно. Они убежали. Люди говорят, что видели их в городе, что они бегают по улицам. Но этому нельзя верить, все так перепуганы, что каждую собаку принимают за волка. Уже пустили слух, что все звери убежали из клеток. Одна женщина клялась, что за ней гнался тигр, гиппопотам и две очковые змеи.
Узнав об этом, Клю-Клю тотчас же спросила, что это за звери — волки, так как в Африке нет волков и она их никогда не видела.
— Они рычат перед тем, как напасть?
— Прыгают?
— Хватают зубами или рвут когтями? Всегда нападают или только когда голодные?
— Храбрые или трусливые?
— Хороший у них слух? А нюх? А зрение?
Матиушу стало стыдно, что он так мало знает о волках, но то, что он знал, то он и рассказал.
— Я думаю, — сказала Клю-Клю, — что они спрятались в саду. Пойду с сотниками и моментально их отыщу. Ах, какая жалость, что не убежали львы и тигры. Это была бы охота!
Пошли — Матиуш, Клю-Клю и еще десять негров. А люди стоят у окон и смотрят. На улице ни души. Пусто. Магазины закрыты. Город точно вымер. Матиушу стало стыдно, что белые такие трусы. Дошли до сада и начали бить в котлы и дуть в пищалки. Шум такой, как будто целое войско идет. А вокруг такой густой кустарник, такие заросли…
— Стой! — крикнула Клю-Клю. — Приготовить луки! Там что-то шевелится.
Клю-Клю выбежала вперед, вскарабкалась на дерево и едва успела схватиться за ветку, как к дереву бросился громадный волчище, встал на задние лапы, царапает когтями ствол и воет, а остальные ему подвывают.
— Это их вожак! — кричит Клю-Клю. — Теперь остальных можете загнать в клетку. Обойдите кусты и с той стороны их пугните.
Так и сделали. Перепуганные волки убегают во всю прыть, негры стреляют в них из луков небольшими стрелами, а барабанщики изо всех сил бьют в свои барабаны. Один с правой стороны, другой — с левой. Не прошло и пяти минут, как одиннадцать волков сидели в клетке.
Клетку тотчас же закрыли. А двенадцатый, увидев, что остался один, тут же скрылся.
Клю-Клю спрыгнула с дерева.
— Скорей! — кричит. — Не давайте ему убежать из сада!
Но было поздно. Волк, как обезумевший, бросился в город. И теперь жители уже действительно видели, как волк бежит по улице, а за ним Клю-Клю и десять негров. Позади всех плелся Матиуш. Разве мог он угнаться за дикарями! Вспотевший, измученный, он еле держался на ногах. Какая-то сердобольная старушка пригласила его к себе и дала молока с булкой.
— Кушай, король Матиуш, — сказала она, — хороший ты король. Мне восемьдесят лет, я разных видала королей. Были похуже, были получше, а такого, как ты, не было. И о нас, стариках, подумал, дал нам школу, такое добро сделал, да еще платишь нам за учение. У меня сын в далеких странах, он пишет мне каждые полгода, и я прячу его письма, а прочитать их не умею. А давать чужим людям, чтобы прочитали, не хочу: может там какой-нибудь секрет есть, и меня могут обмануть, сказать что-нибудь другое. А теперь я смогу узнать, что с ним. Учительница сказала, что если я буду стараться, то через два месяца сама смогу ему написать. Вот обрадуется мой парень.
Матиуш выпил молоко, поцеловал старушке руку, поблагодарил и пошел.
Тем временем волк прыгнул в люк и там спрятался. И Клю-Клю решила туда влезть.
— Что? Не разрешаю! — крикнул Матиуш. — Это подземный канал, там темно. Ты там задохнешься! Или волк тебя растерзает.
Но Клю-Клю настояла на своем. Она взяла в зубы охотничий нож и прыгнула в люк. Даже негры перепугались, потому что в темноте бороться с диким зверем очень опасно.
Матиуш стоял, стоял и вдруг вспомнил, что у него с собой электрический фонарик. Не долго думая, он прыгнул в люк. Такая узкая труба — куда они делись? — Он осветил низкий подземный свод; внизу текла вода, грязь, нечистоты — все, что стекает из канализации. Вонь такая, что можно задохнуться.
— Клю-Клю! — крикнул Матиуш, и эхо ответило со всех сторон, потому что каналы проходят под всем городом. Матиуш не знал, отвечает ли ему Клю-Клю или нет. Он то зажигал фонарик, то гасил, боясь, что его надолго не хватит. И вдруг в одном туннеле, когда Матиуш стоял по колено в воде, он услыхал шум.
Он зажег фонарик. Вот они: Клю-Клю и волк. Клю-Клю ударила волка ножом в горло, а волк схватил ее зубами за руку. Клю-Клю быстро переложила нож в другую руку и снова бросилась на волка. А он отпустил ее руку, нагнул морду и уже готов был вцепиться в нее зубами. Матиуш бросился на волка, даже коснулся фонариком его глаз. В другой руке у него был револьвер. Волк ощерился, ослепленный светом. И тут Матиуш всадил ему пулю прямо в глаз.
Клю-Клю потеряла сознание. Матиуш тащил ее и боялся, что у него не хватит сил, что Клю-Клю утонет в этой грязи. Сам он еле держался на ногах. Это могло бы плохо кончиться, но там наверху негритянские дети не зевали. Клю-Клю, правда, не позволила им сойти, но сколько же могли они так стоять без дела? Они прыгнули в подземную трубу и сразу заметили огонек. И вынесли — сначала Клю-Клю, потом Матиуша и, наконец, убитого волка.
Отзывы о сказке / рассказе: