Лагин Лазарь — Старик Хоттабыч: Сказка

XLI. «ДАВАЙТЕ ОСТАНЕМСЯ»

На вокзал наши путешественники прибыли почти без приключений. А если не считать того, что произошло при посадке в автобус, то и вовсе без приключений.

Случилось же при посадке в автобус вот что. Уже и Волька и Женя с трудом, правда, но влезли в переполненный автобус, уже Хоттабыч занёс ногу на подножку автобуса, чтобы последовать за ними, когда из раскрытого окошка высунулся кондуктор и властным голосом произнёс:

— Граждане, мест больше нет! Автобус отправляется!

Так как его слова не произвели никакого впечатления на старичка в канотье, то он специально для старичка в канотье добавил:

— Давайте останемся, гражданин!

Старичок посмотрел на кондуктора с изумлением, убрал ногу с подножки и растроганно промолвил:

— Если тебе это доставит удовольствие, о господин мой, то я это только сочту за честь, хотя и очень спешу на розыски моего несчастного брата.

Кондуктор, успевший к этому времени дать сигнал отправления, вдруг совершенно непонятным образом очутился на мостовой рядом с учтиво поклонившимся ему стариком в канотье и с ошарашенным видом проводил глазами автобус, быстро скрывшийся за воротами.

— Я осмеливаюсь выразить глубочайшее убеждение, о почтеннейший незнакомец, что мы с тобой чудесно проведём здесь время, пока прибудет следующий автобус, — вежливо обратился Хоттабыч к оцепеневшему кондуктору.

Но тут кондуктор опомнился и с пронзительными воплями ринулся вслед за своей осиротевшей машиной.

— Остановите! — кричал он, проворно семеня ногами и придерживая рукой бренчащую серебром и медяками тяжёлую сумку. — Остановите автобус, граждане!..

Хоттабыч, поражённый странным поведением кондуктора, с интересом посмотрел ему вслед, а потом, когда тот скрылся за поворотом, где стоял задержанный Волькой автобус, легко нагнал его и даже успел взобраться в машину раньше кондуктора.

Вскоре автобус тронулся в дальнейший путь, и Хоттабыч, наклонившись к своим друзьям, зашептал им, неодобрительно поглядывая на всё ещё не пришедшего в себя кондуктора:

— Странный, очень странный человек этот кондуктор! Я его не тянул за язык. Он сам, по собственной воле, предложил мне: «Давайте останемся». Меня порадовали и поразили сердечность и доброта человека, предложившего мне своё общество, чтобы мне легче было скоротать время до следующего автобуса. Но стоило лишь машине отправиться, а ему очутиться рядом со мной на мостовой, как он уже передумал, оставил меня в одиночестве и побежал догонять автобус. Странный, очень странный человек! — закончил Хоттабыч и не без сожаления посмотрел на кондуктора.

— Он вовсе и не собирался оставаться с тобой на мостовой, — попытался Волька разъяснить старику. — Он сказал тебе «давайте останемся» в том смысле, что останешься только ты, а он уедет.

Однако Хоттабыч понял объяснения Вольки очень своеобразно.

Он недружелюбно посмотрел в сторону кондуктора и жёстко сказал:

— Теперь для меня окончательно стало ясно, что это не только странный, но и очень неискренний человек.

XLII. РАССКАЗ ПРОВОДНИКА МЕЖДУНАРОДНОГО ВАГОНА СКОРОГО ПОЕЗДА МОСКВА-ОДЕССА О ТОМ, ЧТО ПРОИЗОШЛО НА ПЕРЕГОНЕ НАРА–МАЛЫЙ ЯРОСЛАВЕЦ

(Рассказан проводником его сменщику, спавшему во время этого происшествия)

— Я тебя, Кузьма Егорыч, потому разбудил, что только что произошёл в нашем вагоне удивительный, совершенно непонятный случай.

Понимаешь, постелил я, как полагается, всем постели, и в седьмом купе постелил. Стелю и обращай внимание, что едут в этом купе один старичок, такой бородатый, в дореволюционной соломенной шляпе, и при нём двое парнишек. Скорее всего, я так думаю, однолетки. И, понимаешь, ни капли багажа. То есть ну ни-ни!

А тут ещё один из мальчишек, такой белобрысенький, весь в веснушках, спрашивает:

«Товарищ, говорит, проводник, как пройти в вагон-ресторан».

Я отвечаю.

«К сожалению, нет у нас в поезде вагон-ресторана, но можно будет утречком предложить вам чаю с сухарями».

Тут мальчик смотрит на старика, старик ему глазом моргает. Мальчик и говорит: «Ну ладно, мы и без вашего чаю обойдёмся, раз нет вагон-ресторана».

Интересно, думаю, как это вы до самой Одессы обойдётесь без моего чая. И ухожу в наше купе, но дверь только прикрываю, чтобы оставалась щёлочка.

А уже в вагоне все давно спать улеглись, и уже во всех купе пассажиры третьи сны видят, и только в седьмом купе всё шу-шу, шу-шу-разговаривают. Что именно говорят, мне не слышно, но только мне определённо слышно, что о чём-то разговаривают.

Потом вдруг открывается дверь, и из неё высовывается тот самый старичок; не замечает, что я за ним слежу, снимает с головы свою дореволюционную шляпу… И что бы ты, Кузьма Егорыч, подумал, что этот старичок делает? Слово даю, не вру! Рвёт из своей бороды клок волос. Пропади я на этом месте, ежели вру!

Батюшки, думаю, сумасшедший! Вот уж, что называется, повезло! Привалило сумасшедшего аккурат в моё дежурство. Молчу и жду, что будет дальше.

А дальше, оказывается, старик рвёт этот самый клок волос на многие части, кидает этот мусор на пол и что-то про себя бормочет. Тут я всё больше убеждаюсь, что этот пожилой пассажир — ненормальный и не миновать того, чтобы в Брянске его ссаживать. Ух, думаю, скандалу с ним не оберёшься! Может быть, он даже сию минуту начнёт кидаться на людей, стёкла бить.

Смотрю — нет, ни на что не кидается, стоит смирно, бормочет. Побормотав малость, уходит в своё купе.

И вдруг слышу — кто-то по коридору босыми ногами шаркает. Только не впереди, а позади меня. Тогда я понимаю, что кто-то с тамбура прошёл в вагон, и опять-таки страшно удивляюсь, потому что тамбур-то у меня во время движения всегда заперт.

Посмотрел я назад и… честное тебе, Кузьма Егорыч, благородное слово — не вру… вижу — идут с площадки четыре молодца, загорелые, что твои курортники, и притом совершенно голые. Только и есть на них одежонки, что тряпочки на бёдрах. Босые.

Поджарые-преподжарые! Каждое рёбрышко просвечивает.

Я выхожу из нашего купе и обращаюсь к ним:

«Граждане, вы, вероятно, вагоны перепутали. Это граждане, международный, и у нас тут все купе заняты».

А они хором:

«Молчи, неверный! Мы знаем, куда мы идём! Нам как раз сюда и нужно, куда мы идём».

Тогда я им говорю:

«В таком случае, граждане, попрошу ваши билетики».

Они мне опять хором:

«Не морочь нам голову, чужеземец, ибо мы спешим к нашему повелителю и господину!»

Я говорю:

«Меня поражает, что вы меня называете чужеземцем. Я — советский гражданин и нахожусь в своей родной стране. Это раз. А во-вторых, у нас господ нет с самой Октябрьской революции. Это, говорю, два».

Их старший говорит:

«Тебе должно быть стыдно, неверный! Ты пользуешься тем, что у нас руки заняты и что мы не можем вследствие этого убить тебя за твою безумную наглость. Это, говорит, нечестно, что ты этим пользуешься».

Тут я замечаю, что все четыре голых гражданина сверх всякой меры нагружены разной снедью. Один держит тяжёлое блюдо, а на блюде — жареный барашек с рисом. У другого — громадная корзина с яблоками, грушами, абрикосами и виноградом, хотя — обращаю твоё внимание, Кузьма Егорыч! — ещё до фруктового сезона не меньше месяца осталось. Третий на голове держит посудину в виде кувшина, и в этом кувшине что-то плещется. По запаху чувствую — какое-то вино. Типа рислинг. У четвёртого в обеих руках по блюду с пирогами и пирожными. Я, признаюсь, даже рот разинул. А их старший говорит:

«Лучше бы ты, неверный, показал нам, где тут седьмое купе, потому что мы должны поскорее выполнить наше задание».

Я тогда начинаю догадываться и спрашиваю:

«Как он выглядит, ваш хозяин? Старичок такой с бородкой?»

Они говорят:

«Он самый. Это тот, кому мы служим».

Я их веду к седьмому купе, по дороге говорю:

«Придётся с вашего хозяина взыскать штраф за то, что вы без билета ездите. Давно вы у него служите?»

Старший отвечает:

«Мы ему служим три тысячи пятьсот лет».

Я, признаюсь, думаю, что ослышался. Переспрашиваю:

«Сколько, говорите, лет?»

Он отвечает:

«Сколько я сказал, столько и служим. Три тысячи пятьсот лет».

Остальные трое головами кивают: дескать, правильно старший говорит.

«Батюшки, думаю, не хватало мне одного сумасшедшего — ещё четырёх подвалило!»

Но я разговор продолжаю, как с нормальными пассажирами. Я говорю:

«Что это за безобразие! Столько лет служите, а хозяин вам даже спецовки простой не справил. Ходите, простите, нагишом!»

Старший отвечает:

«Мы в спецовке не нуждаемся. Мы даже не знаем, что это такое».

Я тогда говорю:

«Странно слышать подобное от человека с таким приличным производственным стажем. Вы, вероятно, не здешние? Вы где постоянно проживаете?»

Тот отвечает:

«Мы сейчас из древней Аравии».

Я говорю:

«Тогда мне всё понятно. Вот седьмое купе. Постучите».

Сразу выходит тот самый старичок, и тут все его сотрудники падают на коленки и протягивают ему свои кушанья и напитки. А я отзываю старичка в сторону и говорю:

«Гражданин пассажир, это ваши сотрудники?»

Старик говорит:

«Да, мои».

Тогда я ему говорю:

«Они без билетов едут, за это с них полагается штраф. Вы как, согласны уплатить?»

Старик говорит:

«Согласен хоть сейчас. Ты только скажи, что это такое — штраф?»

Я вижу, старичок довольно благоразумный, и шёпотом ему объясняю:

«Тут у вас один служащий ума лишился. Он говорит, что служит у вас три с половиной тысячи лет. Согласитесь, что он сошёл с ума».

Старик отвечает:

«Не могу согласиться, поскольку он не врёт. Да, верно, три тысячи пятьсот лет. Даже немного больше, поскольку мне, говорит, было лет двести — двести тридцать, когда я стал повелевать ими».

Я тогда старику заявляю:

«Перестаньте надо мной смеяться! Это неприлично в вашем возрасте. Платите немедленно штраф, или я их ссажу на ближайшей станции! И вообще вы мне подозрительны, что ездите без багажа в такой дальний путь».

Старик спрашивает:

«Это что такое — багаж?»

Я отвечаю:

«Ну, узлы, чемоданы и так далее».

Старик смеётся.

«Что же ты, говорит, о проводник, выдумываешь, что у меня нет багажа? Посмотри-ка полки!»

Смотрю, а на полках полным-полно багажа. Только что смотрел — ничего не было. И вдруг — на тебе! — масса чемоданов, уйма узлов.

Я тогда говорю:

«Тут, гражданин пассажир, что-то неладно. Платите поскорей штраф, а на следующей остановке я приведу сюда главного кондуктора — пускай разбирается. Я что-то перестаю понимать, в чём дело».

Старик опять смеётся:

«Какой штраф? За кого платить штраф?»

Я тогда стал совсем злой, поворачиваюсь, пальцем показываю на коридор. А там никого нет! Я нарочно весь вагон обегал, всюду осмотрел. Даже след моих «зайцев» простыл.

Старик говорит:

«Иди, о проводник, к себе в купе!»

Я и ушёл.

Теперь ты понимаешь, Кузьма Егорыч, почему я тебя разбудил? Не веришь? Хочешь, я тебе дыхну, чтобы ты понял, что я совершенно трезвый? Нет, уж я обязательно… Что? Пахнет вином? Да ну тебя, Кузьма Егорыч! Чтобы я когда-нибудь в пути себе такое позволил! Я и рюмочки со вчерашнего дня не выкушал! Что говоришь: рюмочки не выкушал, а стаканчика два выпил? Ай-яй-яй, Кузьма Егорыч! Ха-ха-ха! Ух, уморил! Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Знаешь что, Кузьма Егорыч? Давай споём песню. Что? Пассажиров разбудим? А мы тихо.

Бывали дни весёлые,
Гулял я, молодец…

Ладно, ладно, лягу спать. Я, брат Кузьма Егорыч, человек смирный. Лечь спать? Пожалуйста, с удовольствием лягу. Спокойной ночи, Кузьма Егорыч…

За час до прибытия поезда в Одессу проводник пришёл в седьмое купе убирать постели. Хоттабыч его угостил яблоками.

— В Москве, наверно, покупали, в «Гастрономе?»с уважением сказал проводник и спрятал яблоки в карман для своего сынишки. — Редкая в это время года вещь — яблоки, — продолжал он. — Большое вам спасибо, гражданин!

Было очевидно, что он ничегошеньки не помнил о том, что произошло с ним на перегоне Нара — Малый Ярославец.

Когда он покинул купе, Женя восхищённо крякнул:

— А молодец всё-таки Волька!

— Зачем это слово «всё-таки?»-сказал Хоттабыч. — Оно совершенно излишне. Волька ибн Алёша — явный молодец, и его предложение, вне всяких сомнений, достойно похвал.

Так как читателям нашей повести, возможно, не совсем понятен смысл приведённой только что краткой беседы, спешим разъяснить.

Когда ночью сбитый с толку проводник покинул седьмое купе, Волька обратился к Хоттабычу:

— Можно ли так сделать, чтобы проводник всё забыл?

— Это сущий пустяк для меня, о Волька.

— Так сделай это и как можно скорее. Он тогда ляжет спать, а утром проснётся и ничего не будет помнить.

— Превосходно, о сокровищница благоразумия! — восхитился Хоттабыч, махнул рукой и сделал так, что проводник вдруг стал пьяным.

Это произошло как раз в тот момент, когда проводник дыхнул в лицо своему сменщику, Кузьме Егорычу.

XLIII. НЕИЗВЕСТНЫЙ ПАРУСНИК

На прогулочной палубе теплохода «Колхида», совершавшего очередной рейс из Одессы в Батуми, стояли, опершись о перила и неторопливо беседуя, несколько пассажиров. Тихо громыхали где-то глубоко, в самой середине судна, мощные дизели, мечтательно шелестела вода, плескавшаяся о высокие борта теплохода, наверху, над головой, озабоченно попискивала судовая рация.

— Очень обидно, знаете ли, — сказал один из пассажиров, — что исчезли большие парусные суда, эти белокрылые красавцы. С какой радостью я очутился бы сейчас на настоящем парусном судне, на фрегате, что ли… Наслаждаться видом тугих белоснежных парусов, слушать поскрипывание могучих и в то же время изящных и стройных мачт, восхищённо следить за тем, как по приказу шкипера команда молниеносно разбегается по разным мачтам, реям… и как их ещё там называют. Хоть бы раз удалось мне видеть настоящий парусник! Только чтоб был настоящий парусник. А то в нынешние времена даже какой-нибудь «дубок» — и тот, видите ли, заводит себе моторчик, хотя — обращаю ваше внимание — считается парусным судном.

— Парусно-моторным, — поправил его гражданин в форме торгового моряка.

Наступило молчание. Все, кроме моряка, перешли на левый борт смотреть, как совсем неподалёку плещется и кувыркается в ласковом полуденном море весёлая стайка неутомимых дельфинов. А для нашего моряка дельфины уже много лет не были новостью. Он поудобнее расположился в шезлонге и попробовал перелистывать какой-то журнал. Но вскоре солнце его разморило, он закрыл журнал и стал им обмахиваться вместо веера.

И вдруг что-то так завладело его вниманием, что он перестал обмахиваться журналом, вскочил на ноги и кинулся к перилам. Далеко, почти у самого горизонта, он увидел быстро, очень быстро мчащееся красивое, но страшно старомодное парусное судно. Оно казалось видением из старинной волшебной сказки.

— Товарищи! — закричал моряк своим недавним собеседникам. — Товарищи, сюда, поскорее! Посмотрите, какой интересный парусник!.. Ну и старина!.. Ого, да у него что-то случилось с грот-мачтой!.. Нету грот-мачты! Точно корова языком слизнула! Батюшки-и-и! Да вы только посмотрите, да ведь у него же паруса не в ту сторону надуты!.. По всем законам, фок-мачта должна была уже давно улететь за борт!.. Форменные чудеса в решете!..

Но пока вняли его словам и вернулись на правый борт, неизвестное судно уже пропало из виду. Мы говорим «неизвестное» потому, что моряк готов был поклясться, что этот прекрасный парусник не был приписан ни к одному из советских портов Чёрного моря. И действительно, судно, замеченное с борта теплохода, не было приписано ни к одному из советских портов Чёрного моря. Не было оно приписано и ни к одному из иностранных портов. Оно вообще нигде и ни к чему не было приписано по той простой причине, что появилось на свет и было спущено на воду всего несколько часов назад.

Парусник этот назывался «Любезный Омар», в честь несчастного брата нашего старого знакомого Гассана Абдуррахмана ибн Хоттаба.