Лагин Лазарь — Старик Хоттабыч: Сказка

LIX. «СЕЛЯМ АЙЛЕЙКУМ, ОМАРЧИК!»

После посещения острова Рудольфа «Ладога» повернула в обратный путь. Экскурсанты уже порядком устали от обилия впечатлений, от не заходящего круглые сутки солнца, от частых туманов и почти непрестанного грохота льдин, ударяющихся о форштевень и борта судна. Всё меньше и меньше находилось охотников высаживаться на пустынные острова, и под конец только наши друзья да ещё два-три неутомимых экскурсанта не упускали ни одной возможности посетить угрюмые, негостеприимные скалистые берега.

— Ну что ж, — сказал как-то утром Степан Тимофеевич, — в последний раз высажу вас — и баста. Никакого нет расчёта останавливать пароход из-за каких-нибудь шести-семи человек.

Поэтому Волька сговорился со всеми, отправившимися вместе с ним на берег, по-настоящему проститься с архипелагом и не спешить с возвращением на «Ладогу». Тем более, что Хоттабыча, торопившего обычно с возвращением, с ними в этот раз не было — он остался играть в шахматы со Степаном Тимофеевичем…

— Волька, — таинственно проговорил Женя, когда они спустя три часа, усталые, вернулись на борт «Ладоги», — айда в каюту! Я тебе покажу кое-что интересное… Ну вот смотри, — продолжал он, плотно притворив за собой дверь каюты, и извлёк из-под полы своего пальтишка какой-то продолговатый предмет. — Что ты на это скажешь? Я нашёл эту посудину на противоположной стороне, у самого берега.

В руках у Жени Волька увидел позеленевший от морской воды небольшой, размером со столовый графин, медный сосуд.

— Его нужно сейчас же сдать Степану Тимофеевичу! — возбуждённо сказал Волька. — Это, наверно, какая-нибудь экспедиция вложила в него письмо и бросила в воду, чтобы узнали о её бедственном положении.

— Я тоже сначала так решил, — ответил Женя, — но потом сообразил, что ничего страшного не случится, если мы раньше сами вскроем эту посудину и первые посмотрим, что там у неё внутри положено. Это же очень интересно! Правильно я говорю?

— Правильно! Конечно, правильно! — горячо согласился Волька.

Женя, побледнев от волнения, довольно быстро соскрёб с горлышка сосуда смолистую массу, которой оно было наглухо замазано. Под смолой оказалась массивная свинцовая крышка, покрытая какими-то значками. Женя с трудом отвинтил её.

— А теперь, — сказал он, опрокидывая сосуд над своей койкой, — посмотрим, что там…

Он не успел закончить фразу, как из сосуда валом повалил густой чёрный дым, заполнивший всю каюту так, что совсем потемнело и нечем стало дышать. Однако спустя несколько секунд дым собрался, сжался и превратился в малопривлекательного старика со злобным лицом и глазами, горящими, как раскалённые угли.

Первым делом он упал на колени и, истово колотясь лбом о пол, возопил голосом:

— Нет бога, кроме аллаха, а Сулейман пророк его!

После этих слов он ещё несколько раз молча стукнулся лбом о пол с такой силой, что вещи, висевшие на стенах каюты, закачались, как во время сильной качки. Потом он снова вскрикнул:

— О пророк аллаха, не убивай меня!

— Разрешите справочку, — прервал его стенания перепуганный и в то же время заинтересованный Волька. — Если не ошибаюсь, речь идёт о бывшем царе Соломоне.

— Именно о нём, о презренный отрок! О нём, о Сулеймане ибн Дауде, да продлятся дни его на земле!

— Это ещё большой вопрос, кто из нас презренный, — спокойно возразил Волька. — А что касается вашего Сулеймана, то дни его ни в коем случае продлиться не могут. Это совершенно исключено: он, извините, помер.

— Ты лжёшь, несчастный, и дорого за это заплатишь!

— Напрасно злитесь, гражданин. Этот восточный король умер две тысячи девятьсот девятнадцать лет назад. Об этом даже в Энциклопедии написано.

— Кто открыл сосуд? — деловито осведомился старик, приняв, очевидно, к сведению Волькину справку и не очень огорчившись.

— Я, — скромно отозвался Женя. — Я… но не стоит благодарности.

— Нет бога, кроме аллаха! — воскликнул незнакомец. — Радуйся, о недостойный мальчишка!

— А чего мне, собственно, радоваться? — удивился Женя. — Это вас спасли от заточения, вы и радуйтесь. А мне-то чему радоваться?

— А тому, что я убью тебя сию же минуту злейший смертью!

— Ну, знаете ли, — возмутился Женя. — это просто свинство! Ведь я вас освободил из этой медной посудины. Если бы не я, кто знает, сколько бы ещё тысяч лет вы в ней проторчали, в дыму и копоти.

— Не утомляй меня своей болтовнёй! — сердито прикрикнул незнакомец. — Пожелай, какой смертью умрёшь и какой казнью будешь казнён. У-у-у-у!

— Попрошу без запугивании! И вообще, в чём собственно говоря, дело? — вконец рассердился Женя.

— Знай же, о недостойный юнец, что я один из джинов, ослушавшихся Сулеймана ибн Дауда (мир с нами обоими!). И Сулейман прислал своего визиря Асафа ибн Барахию, и тот привёл меня насильно, ведя меня в унижении, против моей воли. Он поставил меня перед Сулейманом, и Сулейман, увидев меня, приказал принести этот кувшин и заточил меня в нём.

— Правильно сделал, — тихо прошептал Женя на ухо Вольке.

— Что ты там шепчешь? — подозрительно спросил старик.

— Ничего, просто так, — поспешно отвечал Женя.

— То-то! — мрачно сказал старик. — А то со мной шутки плохи… Итак, заточил он меня в этом сосуде и отдал приказ джиннам, и они отнесли меня и бросили в море. И я провёл там сто лет и сказал в своём сердце. «Всякого, кто освободит меня я обогащу навеки». Но прошло сто лет, никто меня не освободил. И прошло ещё сто лет, и я сказал: «Всякому, кто освободит, меня, я открою сокровища земли». Но и на этот раз никто не освободил меня. И надо мною прошло ещё четыреста лет, и я сказал: «Всякому, кто освободит меня, я исполню три желания». Но никто не освободил меня, и тогда я разгневался сильным гневом и сказал в душе своей: «Всякого, кто освободит меня сейчас, я убью, но предложу выбрать, какой смертью умереть». И вот ты освободил меня, и я тебе предлагаю выбрать, какою смертью тебе желательней было бы умереть.

— Но ведь это просто нелогично, — убивать своего спасителя! — горячо возразил Женя. — Нелогично и неблагодарно!

— Логика здесь совершенно ни при чём! — жёстко отрезал джинн. — Выбирай себе наиболее удобный вид смерти и не задерживай меня, ибо я ужасен в гневе.

— Можно задать вопрос? — поднял руку Волька.

Но джинн в ответ так цыкнул на него, что у Вольки от страха чуть не подкосились ноги.

— Ну, а мне, мне-то вы разрешите один только единственный вопрос? — взмолился Женя с таким отчаянием в голосе, что джинн ответил ему:

— Хорошо, тебе можно. Но, смотри, будь краток.

— Вот вы утверждаете, что провели несколько тысяч лет в этой медной посудине, — произнёс Женя дрожащим голосом, — а между тем она настолько мала, что не вместит даже одной вашей руки. Как же вы, извините, за бестактный вопрос, в нём умещались целиком?

— Так ты что же, не веришь, что я был в этом сосуде? — вскричал джинн.

— Никогда не поверю, пока не увижу собственными глазами, — твёрдо отвечал Женя.

— Так смотри же и убеждайся! — заревел джинн, встряхнулся, стал дымом и начал постепенно вползать в кувшин под тихие аплодисменты обрадованных ребят.

Уже больше половины дыма скрылось в сосуде, и Женя, затаив дыхание, приготовил крышку, чтобы снова запечатать в нём джинна, когда тот, видимо раздумав, снова вылез наружу и опять принял человеческий образ.

— Но-но-но! — сказал он, хитро прищурившись и внушительно помахивая крючковатым, давно не мытым пальцем перед лицом Жени, который спешно спрятал крышку в карман. — Но-но-но! Не думаешь ли ты перехитрить меня, о презренный — молокосос?.. Проклятая память! Чуть не забыл: тысячу сто девятнадцать лет назад меня точно таким способом обманул один рыбак. Он задал мне тогда тот же вопрос, и я легковерно захотел доказать ему, что находился в кувшине, и превратился в дым и вошёл в кувшин, а этот рыбак поспешно схватил тогда пробку с печатью и закрыл ею кувшин и бросил его в море. Не-ет, больше этот фокус не пройдёт!

— Да я и не думал вас обманывать, — соврал дрожащим голосом Женя, чувствуя, что теперь-то он уж окончательно пропал.

— Выбирай же поскорее, какой смертью тебе хотелось бы умереть, и не задерживай меня больше, ибо я устал с тобой разговаривать!

— Хорошо, — сказал Женя, подумав, — но обещайте мне, что я умру именно той смертью, которую я сейчас выберу.

— Клянусь тебе в этом! — торжественно обещал джинн, и глаза его загорелись дьявольским огнём.

— Так вот… — сказал Женя и судорожно глотнул воздух. — Так вот… я хочу умереть от старости.

— Вот это здорово! — обрадовался Волька.

А джинн, побагровев от злобы, воскликнул:

— Но ведь старость твоя очень далека! Ты ведь ещё так юн!

— Ничего, — мужественно ответил Женя, — я могу подождать.

Услышав Женин ответ, Волька радостно засмеялся, а джинн, беспрестанно выкрикивая какие-то ругательства на арабском языке, стал метаться взад и вперёд по каюте, расшвыривая в бессильной злобе всё, что ему попадалось по пути.

Так продолжалось по крайне мере пять минут, пока он не пришёл наконец в какому-то решению. Он захохотал тогда таким страшным смехом, что у ребят мороз по коже прошёл, остановился перед Женей и злорадно произнёс:

— Спору нет, ты хитёр, и я не могу тебе в этом отказать. Но Омар Юсуф ибн Хоттаб хитрее тебя, о презренный…

— Омар Юсуф ибн Хоттаб?! — в один голос воскликнули ребята.

Но джинн, дрожа от злобы, заорал:

— Молчать, или я вас немедленно уничтожу! Да, я — Омар Юсуф ибн Хоттаб, и я хитрее этого мальчишки! Я выполню его просьбу, и он действительно умрёт от старости. Но, — он окинул ребят победным взглядом, — но старость у него наступит раньше, чем вы успеете сосчитать до ста!

— Ой! — воскликнул Женя звонким мальчишеским голосом. — Ой! — простонал он через несколько секунд басом. — Ой! — прохрипел он ещё через несколько секунд дребезжащим стариковским голосом. — Ой, умираю!

Волька с тоской смотрел, как Женя с непостижимой быстротой превратился сначала в юношу, потом в зрелого мужчину с большой чёрной бородой; как затем его борода быстро поседела, а сам он стал пожилым человеком, а потом дряхлым, лысым стариком. Ещё несколько секунд — и всё было бы кончено, если бы Омар Юсуф, злорадно наблюдавший за быстрым угасанием Жени, не выкрикнул при этом:

— О, если бы со мной был сейчас мой несчастный брат! Как бы он порадовался моему торжеству!

— Простите! — закричал тогда изо всех сил Волька. — Скажите, только: вашего брата звали Гассан Абдуррахман?

— Откуда ты дознался об этом? — поразился Омар Юсуф. — Не напоминай мне о нём, ибо сердце у меня разрывается на части при одном лишь воспоминании о несчастном Гассане! Да, у меня был брат, которого так звали, но тем хуже будет тебе, что ты разбередил мою кровоточащую рану!

— А если я вам скажу, что ваш брат жив? А если я вам покажу его живым и здоровым, тогда вы пощадите Женю?

— Если бы я увидел моего дорогого Гассана? О, тогда твой приятель остался бы жить до тех пор, пока он не состарится по-настоящему, а это случится ещё очень не скоро. Но если ты обманываешь меня… клянусь, тогда оба вы не спасётесь от моего справедливого гнева!

— Подождите в таком случае одну, только одну минуточку! — воскликнул Волька.

Через несколько секунд он влетел в кают-компанию, где Хоттабыч беззаветно сражался в шахматы со Степаном Тимофеевичем.

— Хоттабыч, миленький, — взволнованно залепетал Волька, — беги скорее со мной в каюту, там ждёт тебя очень большая радость…

— Для меня нет большей радости, чем сделать мат сладчайшему моему другу Степану Тимофеевичу, — степенно ответил Хоттабыч, задумчиво изучая положение на доске.

— Хоттабыч, не задерживайся здесь ни на минуту! Я тебя очень и очень прошу немедленно пойти со мной вниз!

— Хорошо, — отвечал Хоттабыч и сделал ход ладьёй. — Шах! Иди, о Волька! Я приду, как только выиграю, а это, по моим расчётам, произойдёт не позже как через три хода.

— Это мы ещё посмотрим! — бодро возразил Степан Тимофеевич. — Это ещё бабушка надвое сказала. Вот я сейчас немножко подумаю и…

— Думай, думай, Степан Тимофеевич! — ухмыльнулся старик. — Всё равно ничего не придумаешь. Почему не подождать? Пожалуйста.

— Некогда ждать! — воскликнул с отчаянием Волька и смахнул фигуры с доски. — Если ты сейчас со мной не спустишься бегом вниз, то и я и Женя погибнем мучительной смертью! Бежим!

— Ты себе слишком много позволяешь! — недовольно пробурчал Хоттабыч, но побежал за Волькой вниз.

— Значит «ничья»! — крикнул им вслед Степан Тимофеевич, очень довольный, что так счастливо выскочил из совершенно безнадёжной партии.

— Ну нет, какая там «ничья»! — возразил Хоттабыч, порываясь вернуться назад.

Но Волька сердито воскликнул:

— Конечно, «ничья», типичная «ничья»! — и изо всех сил втолкнул старика в каюту, где Омар Юсуф уже собирался привести в исполнение свою угрозу.

— Что это за старик? — осведомился Хоттабыч, увидев лежащего на койке, жалобно стонущего старика, бывшего ещё несколько минут назад тринадцатилетним мальчиком Женей. — И это что за старик? — продолжал он, заметив Омара Юсуфа, но тут же побледнел, не веря своему счастью сделал несколько неуверенных шагов вперёд и тихо прошептал: — Селям алейкум, Омарчик!

— Это ты, о дорогой мой Гассан Абдуррахман? — вскричал, в свою очередь, Омар Юсуф.

И оба брата заключили друг друга в столь долгие объятия, что для людей со стороны это даже показалось бы попросту невероятным, если не знать, что братья были в разлуке без малого три тысячи лет.

В первые секунды Волька был так растроган этой необыкновенной встречей двух братьев среди льдов Арктики и настолько доволен за Хоттабыча, что совсем забыл про несчастного Женю. Но еле слышный хрип, донёсшийся с койки, напомнил Вольке о необходимости срочных мер.

— Стойте! — закричал он и бросился разнимать обоих сынов Хоттаба. — Тут человек погибает, а они…

— Ой, помираю! — как бы в подтверждение Волькиных слов прохрипел дряхлый старец Женя.

Хоттабыч с удивлением осведомился:

— Кто этот убелённый сединами старик и как он попал сюда, на постель нашего друга Жени?

— Да это и есть Женя! — с отчаянием, воскликнул Волька. — Спаси его, Хоттабыч!

— Прошу прощения, о дражайший мой Гассанчик! — не без раздражения промолвил Омар Юсуф, обращаясь к своему вновь обретённому брату. — Мне придётся прервать столь приятные мгновения нашей встречи, чтобы выполнить данное мною обещание.

С этими словами он подошёл к койке, дотронулся ладонью до Жениного плеча и прошипел:

— Проси прощения, пока ещё не поздно!

— Прощения? У кого? — удивлённо прохрипел старец Женя.

— У меня, о презренный отрок!

— За что?

— За то, что ты пытался провести меня.

— Это ты у меня должен просить прощения! — запальчиво возразил Женя. — Я тебя спас, а ты меня за это собирался убить. Не буду просить прощения!

— Ну и не надо! — ехидно согласился Омар Юсуф. — Не настаиваю. Но учти, что в таком случае ты через несколько мгновений умрёшь.

— И умру! И прекрасно! — гордо прошептал обессилевший Женя, хотя, конечно, ничего прекрасного в этом не видел.

— Омарчик! — ласково, но твёрдо вмешался в их страшную беседу Хоттабыч. — Не омрачай нашей долгожданной встречи нечестным поступком. Ты должен немедленно и без всяких предварительных условий выполнить обещание, данное моему драгоценному другу Вольке ибн Алёше. Учти к тому же, что и достойнейший Женя — мой лучший друг.

Омар Юсуф в бессильной злобе заскрежетал зубами, но всё же взял себя в руки и промолвил:

— Восстань, о дерзкий отрок, и будь таким, каким ты был раньше!

— Вот это совсем другое дело! — сказал Женя.

И все в каюте насладились невиданным зрелищем — превращением умирающего старца в тринадцатилетнего мальчишку.

Сперва на его морщинистых впалых щеках появился румянец, потом его лысый череп стал быстро покрываться белыми волосами, которые вскорости почернели так же, как и его густая борода. Окрепший Женя молодцевато вскочил с койки, весело мигнув при этом своим друзьям. Перед ними был полный сил коренастый мужчина, на вид казавшийся лет сорока, но отличавшийся от своих ровесников тем, что его борода сама по себе становилась всё короче и короче, пока наконец не превратилась в еле заметный пушок, который затем тоже пропал. Сам же он становился всё меньше ростом и всё уже в плечах, пока не приобрёл обычный вид и рост Жени Богорада.

Так Женя стал единственным в мире человеком, который может сказать: «Когда я ещё был стариком», с таким же правом, с каким многие миллионы пожилых людей говорят: «Когда я ещё был юным сорванцом».