ГЛАВА VIII. Враг в доме
Странное дело, что сколько я ни старался, никак не мог припомнить то число, когда произошло одно событие, которое имело огромное влияние на мою жизнь в доме лордов Деррисдиров и которое наделало мне массу хлопот. Я пересмотрел все свои записки и заметки, которые я составил в то время, но у меня решительно нигде число не обозначено. Да оно и вполне понятно: я находился тогда в таком тревожном состоянии, что и не подумал о том, что следует поставить число, изо дня в день переживал такое волнение, что мне нечего было и думать следовать своим привычкам. Во всяком случае, насколько мне помнится, то, о чем я намерен теперь рассказать, случилось в конце марта или в начале апреля 1764 года.
Я в эту ночь довольно дурно спал и проснулся с тяжелым сердцем: мне казалось, будто что-то дурное должно случиться в этот день. Предчувствие это было настолько сильно, что я, не отдавая себе отчета, чего я, собственно, боюсь, соскочил с постели и в одной рубашке и брюках бросился бежать вниз по лестнице, держась за перила.
Было холодное, солнечное утро, дрозды пели удивительно громко и весело, а море так сильно шумело, что во всех комнатах дома раздавался шум его волн. Когда я подошел к двери зала, я услышал еще другой шум, а именно — звук раздававшихся в ней голосов. Я подошел ближе к двери и прислушался, но тут же остолбенел от удивления. Я слышал человеческий голос, но человек, разговаривавший, говорил на таком странном языке, которого я еще никогда не слыхал. Сколько я ни старался, я не мог понять ни одного слова. Мне пришел в голову рассказ, который я слышал в детстве. Мне рассказывали, будто за много-много лет до моего рождения в доме моих предков ни с того, ни с сего появилась красивая чужестранка и поселилась там на некоторое время. Она разговаривала очень много, но на таком языке, которого никто не понимал, и, пожив с неделю под кровлей моих предков, она среди глубокой, темной ночи исчезла так же незаметно, как и появилась.
Легенда эта невольно пришла мне на ум в то время, как я стоял за дверью и прислушивался к незнакомому мне говору. Мне сделалось даже жутко, но любопытство взяло верх над страхом, и я вошел в комнату.
Стол, стоявший посреди комнаты, находился еще в том самом виде, в каком мы его оставили накануне, после ужина: посуда не была еще прибрана, ставни окон были еще закрыты, но сквозь щели их пробивался дневной свет. В комнате было темно, огромный зал освещался лишь одной восковой свечой и светом горевших в камине углей.
У самого камина сидело двое мужчин. Один из них был закутан в плащ, и на нем были высокие дорожные сапоги,— я взглянул только на него и тотчас узнал злого гения семейства Дьюри-Деррисдир,— а другой, сидевший по правую сторону от камина, был закутан в какую-то материю и имел вид запеленатой мумии; по цвету лица его можно было тотчас догадаться, что он чужестранец,— он был гораздо смуглее европейцев, фигура у него была тщедушная, лоб необыкновенно большой, а глаза глубоко впалые.
На полу комнаты лежало несколько свертков и стоял маленький чемодан, и, судя по тому, что мастер Баллантрэ привез с собой так мало вещей, а равно и по тому, что он был в сапогах из очень грубой кожи, на которых было множество заплаток, надо было думать, что богатства он не приобрел.
Когда я вошел в комнату, он встал; взгляды наши встретились, и, не знаю почему, но в ту минуту, как я смерил его своим взглядом, я почувствовал удивительную храбрость.
— А,— сказал я, к моему великому удовольствию, совершенно спокойным голосом,— а, это вы!
— Так точно, это я, достопочтенный Маккеллар,— ответил мастер Баллантрэ.
— Что же это, вы ездили за этой черной собакой, что ли? — спросил я.
— Ах, это вы говорите про моего спутника, Секундру Дасса? — спросил Баллантрэ.— Позвольте вам представить его. Это уроженец Индии.
— Гм…— сказал я,— я не могу сказать, чтобы я чувствовал симпатию к вам, а равно и к вашим друзьям. Но позвольте взглянуть на вас. Мне интересно видеть, насколько вы изменились.
Сказав это, я подошел к одному из окон и открыл ставни.
Когда дневной свет упал на стоявшего передо мной человека, я увидел, что он очень изменился. Впоследствии, когда все мы были вместе, я нашел, что в сравнении с нами он изменился довольно мало, но в первую минуту моей встречи с ним он показался мне довольно старым.
— Вы очень постарели,— сказал я.
Тень пробежала по его лицу, но между тем он совершенно спокойно сказал:
— Если бы вы могли видеть самого себя, то вы не решились бы назвать другого человека старым.
— Ну, что говорить обо мне! — сказал я.— Я не боюсь старости. Да, по моему мнению, я никогда и не был молодым. Слава Богу, если я постарел, то вместе со старостью я приобрел уважение окружающих меня людей. А это не всякий может сказать про себя, не так ли, мистер Балли? Морщины на вашем лбу говорят о дурных мыслях, которыми вы напрягаете свой мозг, ваша жизнь полна дурных поступков, вы не бессмертны, и когда смерть постучится к вам и вы должны будете проститься с вашей жизнью, у вас не будет ни одного близкого человека, который бы вас утешил и поддержал.
Мастер Баллантрэ ничего не ответил мне на это, а обратился к своему спутнику и начал говорить с ним на индостанском языке. Из некоторых слов, которые я уловил, я мог понять, что мои слова раздражали его, и что я ему надоел своим нравоучением.
В то время, как я разговаривал, по-видимому, совершенно спокойно с появившимся в доме врагом, мысли мои были заняты тем, как мне подготовить лорда Генри к неприятной неожиданной встрече, которая ему предстояла. Я напряг все свои умственные способности, чтобы выдумать, каким образом мне успокоить его, когда вдруг увидел его стоящим в дверях и на вид совершенно спокойным.
Как только он заметил, что я нахожусь также в зале, он переступил порог комнаты и сделал несколько шагов вперед.
Мастер Баллантрэ, услышав шаги брата, пошел ему навстречу, но приблизительно на расстоянии четырех или пяти шагов братья остановились и обменялись взглядами, после чего лорд Генри холодно улыбнулся, слегка поклонился и быстро отошел в сторону.
— Маккеллар,— сказал он мне,— будьте любезны распорядиться, чтобы на долю этих путешественников был также приготовлен завтрак.
По всему видно было, что мастер Баллантрэ был несколько сконфужен, но он старался не подавать виду, что он чувствует себя в неловком положении, и, прибегнув к своему обычному нахальству, сказал:
— Я действительно голоден как волк, дай мне чего-нибудь поесть, Генри.
Лорд Генри повернулся к нему с той же холодной улыбкой на губах и сказал:
— Лорд Деррисдир…
— О, никогда в жизни, я не назову тебя лордом,— возразил мастер Баллантрэ.
— Каждый, кто живет со мной в этом доме, называет меня лордом, так как этот титул мне принадлежит,— сказал милорд.— Прошу вас не делать в данном случае исключения, так как это произведет довольно странное впечатление на посторонних людей. Они подумают, что вы не желаете называть меня лордом из злости, которую вы не в силах побороть.
Я был положительно в восторге от поведения милорда и готов был ему аплодировать, так мне понравились его слова, но мне понравилось еще больше, что он, не дожидаясь ответа мастера Баллантрэ, быстро повернулся и, сделав мне знак рукой, чтобы я последовал за ним, вышел из комнаты.
— Пойдемте скорее,— сказал он мне,— нам надо очистить дом от вредных насекомых.
И он пошел по коридору такими быстрыми шагами, что я едва мог следовать за ним. Дойдя до комнаты Джона Поля, он отворил ее и вошел. Несмотря на то, что Джон Поль имел вид человека спящего, лорд не думал даже будить его, а спокойным тоном сказал:
— Джон Поль, ты много лет служил моему отцу, и служил ему хорошо. Если бы не это обстоятельство, то я вышвырнул бы тебя сию же минуту из дому, как собаку. Но не думай, что из этого следует, что я позволю тебе остаться у меня после того, что ты сегодня сделал. Напротив, я требую, чтобы через полчаса тебя не было больше у меня в доме. Уезжай в Эдинбург, и туда тебе будет выслано жалованье, которое ты заслужил. Если же ты, старый слуга и старый… ну, уж я не назову тебя лучше тем именем, которое ты заслужил, одним словом, если ты вздумаешь оставаться где-нибудь поблизости отсюда, хотя бы, например, в С.-Брайде, то я сумею наказать тебя за твое непослушание. Вставай и убирайся. Та дверь, в которую ты впустил моего врага, может служить тебе теперь для выхода из этого дома. Не смей оставаться здесь дольше, чем я тебе позволил. Чтобы сын мой не видел никогда больше твоей физиономии.
— Я очень рад видеть вас таким спокойным,— сказал я, когда мы с лордом остались вдвоем.
— Спокойным! — закричал он.— Где тут спокойствие?
И с этими словами он схватил мою руку и приложил ее к своему сердцу. Оно билось ужасно быстро и очень сильно.
Услыхав это сильное сердцебиение, я удивился тому наружному спокойствию, которое сохранил лорд, а вместе с тем и встревожился мыслью, чтобы волнение, испытанное лордом, не принесло ему вреда. Он был человек слабого здоровья, силы его были уже надорваны, нельзя было рассчитывать на то, чтобы он мог выносить изо дня в день неприятности, и поэтому надо было как можно скорее положить конец всему, что заставляло его волноваться.
— Не отправиться ли мне к миледи и не сообщить ли ей о том, что случилось? — предложил я лорду.
Предположим, что лорд мог и сам пойти к леди Генри, но я боялся, что он не сумеет поговорить с ней как следует, и поэтому предложил свои услуги.
— Хорошо, ступайте,— сказал лорд.— А я распоряжусь насчет того, чтобы поторопились подать завтрак. Необходимо, чтобы все мы были за столом, даже мой маленький Александр. Надо сделать вид, будто мы нисколько не встревожены.
Я отправился в комнату миледи и без всякого предисловия сразу рассказал ей о том, что случилось.
— Я давно уже приготовилась к мысли о том, что «он» может неожиданно явиться,— сказала она,— и решила, что в случае, если он приедет, мы в тот же день уложим наши вещи и в ту же ночь тайком уедем из поместья. Слава Богу, у меня есть другой дом. С первым же кораблем, который отправится в Нью-Йорк, мы уедем туда.
— Ну, а что мы поделаем с «ним»? — спросил я.
— Мы оставим наш дом в его распоряжение; пусть он наслаждается здесь и строит сам себе козни.
— Ну, нет, уж этого не будет! — сказал я.— Тут в доме есть сторожевая собака, которая этого не допустит. Я дам ему кров и постель, а если он пожелает, то я дам ему и лошадь для верховой езды, но ключи от дома, нет, ключи останутся в руках Маккеллара. И он не выпустит их из рук, будьте спокойны.
— Мистер Маккеллар,— сказала миледи,— благодарю вас за ваше доброе намерение. Все, все будет передано вам, единственно вам. Мы должны бежать, и я предоставляю вам мстить за нас. Пошлите, пожалуйста, Макконоки в С.-Брайд и скажите ему, чтобы он нанял нам лошадей, которые приехали бы за нами ночью, и велите ему пригласить ко мне адвоката.
В эту минуту лорд вошел в комнату, и мы сообщили ему наш план.
— Нет, нет,— закричал лорд,— я и слышать не хочу об этом! Он вообразит, что я испугался его. Я ни за что не покину этого дома и, Бог даст, останусь в нем до самой смерти. Нет на свете человека, который мог бы выгнать меня отсюда, несмотря на козни всех адских чертей.
Он выговорил эти слова с таким жаром и таким твердым голосом, что и жена его, и я были положительно поражены, в особенности я, который был столько раз свидетелем его нерешительных действий.
Миледи взглянула на меня взором, взывающим о помощи, и я поспешил оправиться от волнения и, сделав ей незаметно знак рукой, чтобы она удалилась, обратился к лорду, бегавшему, словно полоумный, взад и вперед по комнате. Я положил ему руку на плечо и сказал:
— Милорд, я снова обращаюсь к вам в качестве просителя и ходатая, как вы желаете меня назвать, это безразлично. Но я человек прямодушный и честный, и поэтому я не могу решиться отнестись равнодушно к человеку, которого я люблю, и хотя я и устал вмешиваться в чужие дела, не могу не высказать вам своего мнения.
— Вы совершенно напрасно будете говорить,— сказал он,— ничто не в силах заставить меня переменить мое решение. Говорите, пожалуйста. Боже сохрани, чтобы я не позволил вам говорить, но только я заранее предупреждаю вас, что я не переменю своего решения.
Слова эти он произнес уже с меньшей горячностью, так что я начал надеяться, что мне удастся заставить его изменить решение.
— Ну, и отлично,— сказал я.— Я, стало быть, начинаю.— Я указал ему рукой на стул, и он сел.— Было время,— начал я,— когда ваша супруга не обращала на вас должного внимания.
— Я никогда не говорил об этом в то время, когда это происходило,— сказал он, и густая краска покрыла его лицо,— но теперь все это изменилось.
— Да, но знаете ли вы, в какой степени? Знаете ли вы, в какой степени все изменилось? — спросил я.— Теперь уж страдаете не вы, а она страдает. Ваша супруга всячески старается усладить теперь вашу жизнь, она только и мечтает о том, как вам угодить, а между тем вы даже как будто не замечаете этого. Она тщетно ждет от вас не только ласкового слова, но даже взгляда, в котором выразилась бы ваша благодарность. И знаете ли вы, с кем она проводит те бесконечные часы, в продолжение которых вы разгуливаете с вашим сыном по полям и лесам? Со мною, со старым секретарем ее мужа, с Эффраимом Маккелларом, с которым и вы некогда проводили целые часы. Помните, милорд?
— О, Маккеллар! Боже мой, как мне не помнить этого! — воскликнул лорд, вскакивая со стула.
— Призываете ли вы Бога, называете ли вы меня по имени, это безразлично, факт остается фактом, что супруга ваша страдает теперь настолько же, насколько раньше вы страдали. А ведь вы христианин. Разве вам не стыдно причинять мучения вашему ближнему? Но вы до такой степени привязались к вашему новому другу, что старые друзья для вас больше не существуют. Вы как будто забыли о их существовании. А между тем, теперь, когда вы очутились в неприятном положении и когда вы нуждаетесь в дружбе, ваши друзья, о которых вы забыли, снова возле вас, ваша супруга, на которую вы обращаете так мало внимания, готова сделать все, что от нее зависит, для того, чтобы вы были спокойны. Но думаете ли вы когда-нибудь о ней? Заметили ли вы, насколько она изменилась после той страшной ночи, которая осталась у нас так ярко в памяти? Приходило ли вам в голову сравнить, как она вела себя по отношению к вам до страшной ночи и после нее? Приходит ли вам в голову, в каком печальном положении она находится теперь? О, нет, никогда! Вы из фальшивого самолюбия, из гордости не желаете ехать отсюда, и жена ваша должна жить с вами, мучиться, глядя на то, как вы мучаетесь и волнуетесь. О, милорд, гордость — это большой порок! И не забудьте еще вот что: вы мужчина, а она слабая, беспомощная женщина, которую вы обязаны защищать и которой вы отнюдь не должны причинять неприятности, тем более, что она мать вашего сына, которого вы безгранично любите.
— Вы говорите мне довольно неприятные вещи, Маккеллар,— ответил лорд,— но, видит Бог, вы говорите правду. Я действительно не умел ценить свое счастье и слишком мало думал о своей жене. Будьте так любезны попросить миледи, чтобы она пришла сюда.
Леди Генри была рядом в комнате и выжидала, чем кончится наш разговор. Когда я вместе с ней вошел снова в комнату к милорду, он взял в одну руку руку жены, а в другую мою и, приложив обе наши руки к своему сердцу, сказал:
— У меня два друга. Все, что я имел в жизни хорошего, я имел или от того, или от другого. Если вы оба того мнения, что нам лучше уехать, в таком случае…— он замолчал на минуту и взглянул на нас полными слез глазами,— в таком случае с моей стороны было бы крайне неблагородно не подчиниться вам,— продолжал он.— Делайте со мной что хотите, но только не думайте…— он снова запнулся,— делайте со мной что хотите, но не думайте, чтобы я не любил вас. Видит Бог, что я и люблю, и уважаю вас.
Сказав это, он выпустил наши руки, повернулся, подошел к окну и начал смотреть в пространство. Леди Генри подбежала к нему, назвала его по имени и, бросившись к нему на шею, заплакала.
Я вышел из комнаты, затворил потихоньку за собой дверь и в глубине души поблагодарил Бога за то, что мне удалось устроить счастье лорда и его жены.
Согласно желанию милорда, к завтраку мы все собрались в зале. К тому времени мастер Баллантрэ снял уже свои сапоги с заплатками и оделся, как того требовало приличие. Секундра Дасс снял также с себя свои кисейные тряпки и был теперь в черном сюртуке и брюках, производя в этом костюме крайне комическое впечатление.
В то время, как лорд с семейством вошел в зал, мастер Баллантрэ со своим другом стоял у окна и смотрел в сад. Они оба повернулись, когда дверь отворилась, и «черный человек», как его прозвала прислуга в доме лорда, поклонился чуть ли не до земли, в то время как мастер Баллантрэ, как член семьи, побежал вперед, чтобы приветствовать миледи и ее детей. Но леди Генри остановила его, попросила не подходить близко к ней, издали очень холодно кивнула ему головой и притянула к себе поближе своих детей. Милорд прошел несколько вперед, а жена его последовала за ним, так что все они, лорд Генри, миледи Генри и мастер Баллантрэ, стояли неподалеку друг от друга.
Время на всех троих наложило свою печать, ни для кого из них оно не прошло бесследно, и мне было крайне досадно видеть, что как раз на злого и порочного человека оно наложило самую меньшую печать; он все-таки и теперь, несмотря на то, что он постарел, казался красивее всех.
Отзывы о сказке / рассказе: