Василий Белов — Каникулы. Маленькая детская повесть: Сказка

11

(Кочегары. Катька ревет.
Три способа добывать веснушки.)

Такой долгий, интересный и солнечный был этот день! Успели сделать все. Катька насобирала целую кружку земляники, Хомутов наломал дополнительных дров, а Стасик наудил рыбы. Минька же все это время был кочегаром. Он обследовал всю большущую печь, у которой внизу имелось три топки. Над каждой топкой виднелось по большой круглой дыре. Это туда закладывали бересту, закрывали ее железной заслонкой, а все щели плотно замазывали глиной. «Круглые, а называются кубы,— с недоумением подумал Минька.— Ох и грязищи, наверно, там!»
Он проверил один куб. Не очень-то там было чисто! А что лучше, тепло и грязно или холодно и чисто? Минька не стал отвечать на этот вопрос. Он решил вычистить куб. Вытащил оттуда остатки сморщенной черной бересты и велел Хомутову наломать свежий веник. Стасик тоже явился с речки, втроем они быстро вычистили все три глиняных куба. Теперь можно было разводить огонь в топках.
Натаскали дров. Хомутов быстрее всех разжег свою топку. Самым последним оказался Стасик.
Наконец разгорелись дрова во всех трех печках. Дым повалил из трубы. Поглядев издали, можно было подумать, что дегтярный завод пущен на полный ход.
«А что?— подумал Минька.— Вот возьмем нагоним дегтю. Вон сколько бересты зря валяется». Он поделился этой мыслью со Стасиком, Стасик с Хомутовым. Мысль была такая заманчивая, что даже помыться в речке забыли. Катька увидела таких грязнуль и присела. Так ей стало смешно.
— А ты рыжая!— разозлился ее брат Стасик.
— Рыжая, рыжая!— поддержал Стасика Хомутов.— Вся в веснушках, пегая.
Что правда, то правда. Катька была такая веснушчатая, что даже сама себя не любила. Хомутов твердил все одно и то же, что она и сама знала. Уставился как дурачок. Она вначале затихла и задумалась. Потом ушла за угол. Потом стала реветь. Ей было так обидно, что она ревела сначала тихо, но потом начала все громче. И наконец Катька разревелась что было сил.
Все три дегтяря давно перестали дразнить ее веснушками, а она ревела на весь лес и никак не могла остановиться:
— У-у-у! — то и дело раздавалось в лесу.— Ы-ы-ы-у!
— Катька, ты чего?— испугался Стасик. Хомутов тоже виновато перетаптывался рядом.
Катька ревела.
Минька думал, что делать. Слушать Катькин рев, да еще в лесу, было не особенно приятно, и поэтому Минька думал. Вдруг он позвал Стасика и сказал:
— Тащи решето, которое на гвоздике!
Стасик быстро принес решето.
— Вот!— Минька сел на траву.— Буду через решето загорать. Чтобы веснушки…
— И я тоже хочу веснушек,— заявил Стасик.
— И я,— сказал Хомутов.
Минька подумал, косясь на Катьку. Она как будто начала тише реветь.
— Бросим жребий,— сказал Минька.— Кому первому загорать.
Теперь Катька уже не ревела, а просто хныкала. Мальчишки тихо совещались о чем-то между собой. Вдруг Катька увидела, как Хомутов лег на траву лицом к солнышку. Минька положил решето прямо ему на лицо и сказал:
— Только не шевелись! А то не получится.
Катька совсем перестала плакать. Хомутов терпеливо лежал под решетом, но солнышко уже садилось.
«Наверно, мало жару,— озабоченно думал Минька.— Лучше завтра…»
— Знаешь чего?— вдруг обернулся Минька к Стасику.— Давай увеличительное стекло. Попробуем по одной.
Итак, Хомутов загорал через решето, чтобы получить веснушки все сразу, а Стасик и Минька по очереди наставляли фокус увеличительного стекла на щеки друг другу, пытаясь делать веснушки. Стасик вдруг подпрыгнул:
— Ух! Жжется!— он потер щеку.— Нет, Миня, лучше не будем.
— А я знаю как!— подошла к ним Катька.
— Как?
— Надо коричневый карандаш. Нет, лучше желтый.
— Смоются. Все задумались.
Один Хомутов ничего не думал. Он давно сладко спал под решетом и только посапывал. Веснушки явно не получались, но воздух-то очень хорошо проходил в дырочки решета. Туда и сюда.
— Эх, опять уснул,— сказал Стасик.— Даже комаров не боится.
Все-таки комары, а может быть разговоры, пробудили спящего Хомутова, все побежали в завод, надо было подумать о еде и ночлеге. Но Катька сначала послала всех умыться в речке.

12

(Пир. Стасик в беде.
Баба-яга заглядывает в окно.
Гроза. Тревога в деревне.)

После ужина Хомутов спросил:
— А когда пировать будем?
— Забыли,— сказал Минька.— Давай сейчас, еще успеем.
Под Катькиным руководством быстро принесли воды, вымыли стол и застелили его газетой. Минька рассадил всех вокруг стола и сказал:
— Кто потчевать будет?
— Ты,— сказал Стасик.
— Нет, пускай лучше Катька.
Катька начала потчевать гостей. Она потчевала их пирогами, студнем, вином и окрошкой. Потом опять пирогами. Потом опять вином. Пустая бутылка изображала горячий самовар.
— Кушайте, гости, не брезгуйте,— тонким голоском угощала Катька.
Вскоре Минька закатил глаза и запел: «Не упрекай несправедливо», а Стасик начал качаться из стороны в сторону, а Хомутов начал изображать играющего гармониста. Все трое орали кто во что горазд, а Катька каждого успокаивала.
Веселый же был денек!
Пировать вскоре надоело, и Катька убрала со стола. Минька сделал из бумаги очки, взял вместо указки ольховый пруток и провел то ли беседу, то ли лекцию. Потом играли в магазин, и главным продавцом опять была Катька, после чего начали по очереди взвешиваться на веревочных весах.
Стасик оказался тяжелее всех. Пришла ночь. Топки в печи давно потухли, только какая-то головня все еще дымила. Минька распорядился, чтобы Катьке постлали на топчане, а сам задом полез ночевать в глиняный куб. Куб и правда слегка нагрелся. В нем было удобно лежать, хотя и не очень чисто. Хомутову в куб помог забраться Стасик, а Стасику Катька. Ну и ошибку же сделал Стасик! Он залез в куб не задом, как надо было, а головой вперед. Развернуться же в кубе места не хватило, и Стасик перепугался и закричал. Ему показалось, что теперь ему вообще не вылезти из этой глиняной душегубки.
— Миня!—кричал Стасик.— Минюшка-а-а! Выручи! Пожалуйста…
Минька по пояс вылез, опустился на руки, стал вытаскивать ноги и больно упал. Но ему было не до этого. Стасик кричал из куба. Минька и Катька потащили его за ноги и выволокли. Только после этого Стасик успокоился.
— Опять полезешь?— спросил Хомутов, выглядывая из круглой глиняной дыры.
— Ага,— сказал Стасик.— Там хорошо.
Он полез, но полез опять головой, а надо было задом, и вот было смеху! Никак Стасик не мог научиться залезать головой назад! Пришлось Миньке показывать, как это делается. Наконец все улеглись на свои места, и Катька тоже, только сперва закрыла двери на большой старинный крючок. Июньская ночь была светлая. Но вдали глухо и тревожно загремел гром. Отблеск далекой молнии промелькнул в окне. Тут-то и случилось что-то жуткое и непонятное. Катька уже начала засыпать, когда вдруг за окном послышался шорох. Катька сразу проснулась. Окошечко было ветхое, стекло в раме еле держалось. Катька почувствовала, что кто-то стоит за окном, и вся замерла. Вдруг все окно заслонила чья-то тень, и девочка увидела, как кто-то страшный глядит в окно. Лицо было жуткое, как у бабы-яги, Катька завизжала от страха. Хомутов еще не спал, наверное, выспался, когда загорал под решетом. Минька и Стасик спали. Если бы Хомутов тоже не видел, как кто-то заглядывал в окно, Минька ни за что бы не поверил Катьке. Она все еще дрожала от страха.
— Это мерин, наверно. Рыжко.
— Или корова,— успокаивал Стасик сестру.
— Конечно, мерин,— сказал Минька и вылез из куба.— Пойдем, сейчас поглядим.
— Ой, не открывай!—снова заплакала Катька. Да и Стасик и Хомутов были за то, чтобы двери не открывать и никуда не ходить.
Гроза шла над темным лесом, все ближе и ближе. Гром гремел уже над самою крышей, он то бросался далеко в сторону, то опять возвращался обратно. Было страшно, когда он трещал совсем рядом, еще жутче сверкала зеленая молния. Когда она сверкала, то в сарае освещались даже самые темные углы, и Катька закрывала глаза от страха.
Наконец разразилась над ними настоящая буря. Ветер с грохотом сорвал с крыши несколько тесин. Полил дождь, гром трещал оглушительно и беспрерывно. Шум леса, дождя и ветра слышался в темноте, когда гром затихал, но гром почти не стихал и носился над землей беспрерывно, так же, не переставая, светили молнии. Они сливались в одну сплошную, и все шумело, гремело, сверкало вокруг. Ребята, испуганные, притихли.
Гроза долго не могла успокоиться. Она наконец начала сбавлять свой шум и грохот, дождь и ветер понемногу стихали. Гром уходил все дальше и дальше. Под этот уходящий и стихающий гром, измучившись, все четверо не заметили, как уснули.

* * *

Бабка Клювиха ходила в тот день в лес за черникой и, услышав далекий гром, вздумала идти напрямую, без дороги. Она заплуталась и вышла совсем не туда, куда ей было надо. Она вышла к старому дегтярному заводу. Клювиха всегда боялась этого места, да и гроза приближалась все быстрее. Но кто в деревне был самый любопытный? Конечно, она, бабка Клювиха! Ей показалось, что костер на поляне около завода был свежий.
«Кто это тут?— испуганно подумала она.— Пастух не гоняет сюда коров, рыбаков в деревне нету». Страх напал на бабку. А вдруг это беженцы или какие шпиёны, или, может быть, вовсе нечистая сила. Гроза уже шла совсем рядом. Бабкино любопытство росло вместе со страхом, и она подошла поближе к заводу.
И она сразу поняла, что дело неладно. Пахло дымом. Бабка набралась смелости и заглянула в окно. Она еле не закричала от страха. В одной из трех топок тлели угли. Из среднего куба на Клювиху глядела черная и лохматая рожа, из второго куба свесилась чья-то рука. В третьем кубе тоже кто-то зашевелился, зашевелилось и на топчане под окном.
Бабка Клювиха, даже не охнув, отскочила от окна, хотя ноги у нее подкосились от страха. Потом она побежала по лесу. Гроза настигала бабку, а бабка бежала из лесу, не помня себя. Она вся промокла, вся перепугалась, но не просыпала из корзины ни одной ягодки
В тот же вечер, когда гроза стихла, вся деревня узнала, что в лесу на дегтярном заводе живут то ли беженцы, толи какие-то разбойники. Бабка Клювиха рассказывала что видела даже ружье в руках у одного, и требовала от бригадира (Стасикова отца), чтобы тот срочно вызвал милицию.
Решили отложить это дело до утра.

13

(Утро. Как зовут Костыля?
Переполох.)

— Ах, вот это кто! — воскликнула Катька, открывая двери.— Ты почему ночью в окна заглядываешь?
Катька была счастлива и довольна. Вчерашние страхи исчезли. Стояло тихое солнечное утро. Пели птицы. Цветы цвели там и тут, около сарая, где ночевали ребята. Мерин Рыжко глядел на Катьку своим большим глазом. Он прижал сначала одно ухо, потом второе, когда из дверей выкатился чумазый Минька. За ним вскоре появился такой же грязный брат Стасик и Николай Хомутов.
Катька не могла говорить от смеха, такие все были грязные! Катька смеялась. Мерин Рыжко глядел на все это и прядал ушами. Хвост у него махался в обе стороны, отгонял утренних комаров. «А вот мы дегтю нагоним, помажем его,— подумал Минька.— Все комары в сторону отлетят».
Катька смеялась.
Пришлось всем сразу идти к речке смывать сажу и копоть. Заодно Минька и Хомутов проверили удочки, поставленные на самолов, а Стасик принес воды в котелке.
— Ура!— закричали на берегу Минька с Хомутовым.— Есть!
Большая щука даже не успела охучаться, как оказалась на берегу. Она прыгала и била хвостом. Хомутов бросился на нее всем телом. Зубы у щуки бывают иногда острые, как бритва, того и гляди палец распорешь. Поэтому Минька схватил ее за шею, а Хомутов за хвост и потащили. Дорогой она так лягнула хвостом, что Хомутов выпустил ее, а потом и Минька. Щуку оставили в покое в траве и начали разжигать костер. Увидев вчерашнее решето, Хомутов посмотрел на солнышко, а Минька потрогал свой нос.
— Будем?— спросил Минька и поглядел на Катьку.
— Еще чего!—заругалась Катька.— Надо картошку чистить, надо мерина пасти.
— Мерин? — спросил Стасик.— Не мерин, а конь.
— Нет, лошадь.
— Жеребец! Во…— обрадовался Хомутов.
— Не ври!
Начали спорить, какая разница между мерином, жеребцом и конем, но Катька послала одного за щукой, другого за дровами, третьего за растопкой. Сама начала чистить картошку.
Так началось это новое утро летних каникул.
Уха нынче получилась на славу. Минька еще ни разу не ел такой ухи, да и все остальные ни разу. Рыжка угостили солью-лизунцом, он и сейчас лизал с удовольствием, спрятавшись в тень сарая.
— А что, ежели дегтю нагнать? — сказал вдруг Стасик.
Минька думал. Мысль о том, чтобы испробовать дегтярный завод, еще со вчерашнего не давала ему покоя.
— А ты знаешь как? Гонят-то?— спросила Катька.
— Не! Это дедушка Костыль знает,— сказал Хомутов.
И все вспомнили — дедушка Костыль действительно гнал деготь из бересты.
«Вот что, надо сходить к нему,— подумалось Миньке.— Узнать, как гонят деготь».
Он высказался об этом вслух, и все согласились, но вдруг снова получилась загвоздка.
— А как его зовут? — спросила Катька.— Костыль-то ведь прозвище…
Все замолчали. Никто не знал, как зовут дедушку Костыля.
— А мы у него спросим,— предложил Хомутов.
— Нет, лучше у кого-нибудь,— сказал Минька. Решили послать в деревню Миньку, но Минька потребовал себе в помощники Стасика.
Через два часа, после того как позавтракали, делегация из двух человек — Миньки и Стасика — отправилась в деревню к дедушке Костылю. Заодно надо было раздобыть хлеба, спичек, ложек и какую-нибудь посуду для питья.
— А что, если на Рыжке? — предложил Стасик.
— Точно! — обрадовался Минька.— Только вот узды-то нету…
В заводе оказалась старая веревка. Минька разрубил ее топором на несколько частей. Он сделал два кольца и связал их вместе одной большой веревкой. Получилась узда. Остаток веревки использовал на поводья.
Рыжко терпеливо ждал, пока ему делали эту узду. Такой был славный конь! Или мерин. Он даже наклонил свою большую голову, когда Минька начал его обратывать. Минька кой-как натащил веревочную узду на голову Рыжка, подвел его к углу и сам полез на угол, чтобы с угла перелезть на спину мерина. Рыжко подождал, пока Минька все это не проделал, и пошел.
— Тпру!—остановил Минька мерина.— Стасик еще! Стасика кой-как подсадили Хомутов с Катькой.
И вот делегация тронулась из лесу в деревню.
Выехав в поле, ребята причалили к изгороди и слезли с лошади. Они отпустили Рыжка пастись, а сами тайно, по траве вдоль изгороди подкрались к дому дедушки Костыля.
Во дворе возился Евгений. Это был дедушкин внук в возрасте трех или четырех лет. Он приехал гостить к деду и сейчас возился с каким-то колесом.
— Дома дедушка?— спросил Минька, когда подошли к крыльцу. Евгений даже не посмотрел. Он оставил колесо и занялся другим делом. Он хотел сосать сразу две соски. Одну соску он даже не вынимал изо рта, другую, дополнительную, поминутно пытался вставить в рот. Наблюдая эти попытки, Минька не заметил, как появился дедушка.
— Что скажете, молодцы? Минька и Стасик молчали.
— А ты, Евгений, в крапиву не ползай,— обратился дедушка в другую сторону.— Крапива нонче вон какая кусачая.
Дедушка сел на крыльцо.
— Садитесь и вы,— сказал он. Минька сел. Стасик тоже. Все опять замолчали.
— Ну, так чего?— вновь заговорил дедушка.— Рыбу-то не ловите?
— Мы это… Щука…— начал было Стасик, но Минька так поглядел на него, что Стасик сразу опомнился и сказал: — Нет, не ловим.
— Дедушка, а тебя как зовут?— выпалил вдруг Минька.
— Да Костыль!—засмеялся старик.
— Не-е! Это прозвище,— сказал Минька.
— Костыль-то?
— Ыгы.
— Ну дак вот, меня зовут Иван. По отчеству Савельевич.
Дедушка вздохнул и погладил обоих по голове. Потом спросил:
— А нашто вам, молодцы, мое имя-отчество?
— Мы… мы хотели узнать…
— Чево узнать-то?
— Как деготь гонят,— сказал Стасик.
— Да как. Так и гонят. Из бересты. Набьют втугую, полный куб напихают. Бересты-то. Потом закроют, щелки глиной замажут, чтобы воздух не проходил. А снизу огонь разведут…
— И потечет?
— И потечет. Ну-ко вы за Евгением-то поглядите. Я сейчас…
Дедушка долго не приходил. Наконец он появился с большим алюминиевым блюдом. В блюде лежали куски медовых сот.
— Нате-ко! Ешьте. И ты иди, Евгений.
Но Евгений по-прежнему не обращал ни на кого внимания. Даже на мед. «Просто удивительно,— подумал Минька,— такой маленький и такой важный». Они со Стасиком поотказывались немного, а потом начали есть мед. Эх, какой это был мед! Прямо с воском ели, только во рту почавкивало. Дедушка глядел, глядел за Евгением и вдруг спросил:
— А чего, рябятушки, деготь собрались гонить? Так вот говорят, что в заводе-то беженцы поселились. Разбойники.
Минька даже поперхнулся.
— Нет, вы туда лучше не ходите,— сказал дедушка.— Чего, Евгений? Писать не хочешь? Ну, бегите, бегите…
Минька и Стасик выскочили из дедушкиной калитки.
— Слышал?— Минька дернул Стасика за рукав.
— Ага. Это мы. Беженцы-то.
— А, во как!— Минька от восторга запрыгал на одной ноге.— Знаем, знаем! Теперь знаем!
— Чего знаем?
— Как деготь гнать.
Стасик только сейчас понял, отчего так радовался Минька.
— Скорее! Поехали. Где Рыжко?
— Ох, Минька, а домой-то.
— Потом
Они тайком проскользнули в поле, туда, где оставили Рыжка. Рыжка, однако, не было.
— Эх, украли у нас мерина,— вздохнул Минька.— Придется пешком ехать.
— Идти, а не ехать.
— Ну, идти! Какая разница?
Они чуть-чуть не поссорились, потому что разница все же была. Да и Стасику вдруг так захотелось домой, так ему захотелось увидеть отца и мать, что прямо жуть. Он чуть не заплакал. Минька же был таким непреклонным, таким непреклонным… Друзья опять исчезли в лесу.

* * *

Под вечер в деревне начался переполох. Бригадир, отец Стасика, не очень-то верил Клювихе, когда она говорила о каких-то там разбойниках. Он даже не стал звонить в милицию. Но вот вдруг утром выяснилось, что нет дома Катьки! С вечера оба — и отец, и мать — пришли домой поздно и думали, что девочка давно спит на своем месте, в летней избе под пологом. Даже не посмотрели, чтобы не разбудить. Утром выяснилось, что Катьки под пологом нет. Побежали искать, но ее нигде не было. Кто-то, кажется мать Миньки, сказал, что Катька ушла следом за мальчишками в пионерлагерь. Родители успокоились, но ненадолго. А тут еще бригадир вдруг увидел в поле мерина, обузданного таким странным образом. Кто-то обуздал Рыжка веревочной уздой, но кто?
Бригадир прямо не знал, что делать… Уже под вечер в деревню пришел учитель Сергей Михайлович. Пока он пил чай у Минькиной матери, наступил настоящий вечер, а может, даже и ночь. Лиля вернулась домой и рассказала все новости: о том, что мерина видела обузданного, что Катька не спросясь ушла в пионерлагерь.
— В какой лагерь?— спросил Сергей Михайлович и вдруг вскочил с лавки.— Лагерь только завтра открывается.— И Сергей Михайлович стремглав выбежал из дома.
Ночью вся деревня была уже на ногах и никто не сомкнул глаз. Только в дом к деду Ивану Савельевичу ни один не догадался забежать, дом-то стоит на отшибе за изгородью. Решили немедля идти искать ребят.

14

(Дегтярное дело.
Почему не идет деготь?
На крыше. Третья ночь.)

Минька, Стасик и Хомутов не теряли времени зря. Да и Катька тоже. Она помогала им, как могла. Они еще засветло набили кубы старой берестой и накопали у ручья глины. Можно бы уже затоплять нижние топки, но кубы-то были не закрыты. А чем закрывать? Круглые железные закрывашки, видимо, были давно потеряны. И тогда Минька сказал:
— Сделаем только один куб! Для пробы. Весь замажем глиной. На один-то куб глины хватит!
Катька, Стасик и Хомутов побежали за добавочной глиной. Они таскали ее на широких листьях лопухов, Минька тут же замазывал ею бересту. Когда оставалось замазать третью часть круглой дыры, Минька дал приказ разводить огонь. Хомутов побежал ломать дрова, Катька притащила от костра горящую головешку.
Затопили.
Тем временем Минька начисто запечатал глиной бересту в кубе. Запылал огонь в печи, застреляли угольки на земляной пол.
Комары испугались дыму, потому что дым сегодня не шел в трубу.
— Эх, наверно, опять к дождю!— высказал предположение Стасик.
— А может, труба засорилась?— сказал Хомутов, и Минька не долго думая решил лезть на крышу. Он полез по углу, добрался до застрехи. Дальше было опасно лезть, потому что надо перекидывать ногу с угла на крышу и карабкаться. Катька, Стасик и Хомутов следили снизу, затаив дыхание.
— Ничего не выходит!—Минька слез на землю.— Надо лестницу.
— А если изнутри?—догадалась Катька.
— Ура! — закричал Хомутов.— Я тоже полезу. Внутри сарая залезли на громадную пыльную печь, нашли щель в крыше и с трудом раздвинули две доски. Доски были уже гнилые и на гвоздях не держались.
Минька и Хомутов выбрались на крышу. Было далеко видно вокруг. Синела река.
— А деревню видать?— спросил Стасик снизу.
— Не-е! Только гумно немножко.
Минька заглянул в трубу, сложенную из кирпича. Там была одна чернота. И тут его опять осенило.
— Катька!— закричал Минька.— Ну-ко закрой печь берестиной! Ненадолго.
Катька и Стасик выбрали внизу большую берестину и на минуту закрыли топку. Дым хлынул в трубу. Он больше не останавливался, потому что образовалась тяга. Но берестина в руках Катьки загорелась от печи.
— Вытаскивай! На улицу!— скомандовал Минька, когда увидел все это через дыру в крыше.
Стасик мигом выволок пыхающую берестину и оттащил ее подальше от сарая. Она чадила долго, не могла догореть.
Миньке и Хомутову не хотелось слезать с крыши. «Эх, какой вид!— думал Минька.— Жалко, что нет бинокля. Либо подзорной трубы». Он пропустил вниз через крышу Хомутова, затем слез сам и надвинул тесины, сделал, как было, на случай дождя. И так ночная буря сдула с крыши три или четыре тесины. Они валялись теперь в малиннике за сараем.
Минька слез.
— А что, Миня, когда потечет?— весело спросил Стасик.
— Не знаю,— сказал Минька.— Может, завтра, может, сегодня.
Минька и впрямь не знал, сколько времени нужно калить в кубе бересту. Он жалел, что не успел спросить об этом у дедушки. Но ведь не бежать же из-за этого обратно? Надо ждать.
Хомутов опять приволок дров. Он где-то быстрей всех умел находить сухие ольховые дрова. Стасик подкинул в печь. Катька вздумала печь картошку, Стасик сходил за водой.
Все устали.
Незаметно садилось за лес нежаркое к вечеру солнышко, печь горела, как дома. Потом, когда солнце село, от реки начал подниматься белый туман, но в сарае было тепло.
— Минь, а как его называют?— спросил Стасик.
— Кого?
— Этого… Кто деготь гонит.
— Дегтярник?— спросила Катька.
— Дегтярь!—догадался Хомутов и стал очень довольный.
Картошка почему-то не пеклась, а только горела, а есть хотелось все больше и больше.
— Попировать бы…— задумчиво произнес Стасик.
Все промолчали. Спускалась ночь, а деготь все не тек. Минька и Стасик уже несколько раз ходили в темноту за печь, щупали там конец железной трубки, прочищали ее березовым прутком.
Нет, не тек пока деготь!
Печь жарко пылала.
Наконец решили поужинать. В том же котелке, в котором днем варили уху, Катька вскипятила воду и набросала в нее листьев смородины. Получился великолепный чай. Еще оставалось немного хлеба и соли. Картошка с одного бока была испеченная, с другого зажженная и очень сырая, но что было делать? Есть-то хотелось еще больше.
— Минь, а когда мы домой-то…— спросила вдруг Катька, но Минька не ответил.
— Тсс!— он поднял палец.— Слышите?
Никто ничего не слышал. Все замерли. Но вот далеко в лесу послышался крик. Или это птица какая? Ребята напряженно вслушивались. В печке гудел огонь, под крышей что-то потрескивало.
— Во, опять кричат,— шепотом произнес Хомутов.
— Двери надо закрыть,— сказал Стасик и пошел закрывать.
— А что, если сюда придут? — Катька уже дрожала от страха.
— Не придут!— сказал Минька.— Нигде нет никаких беженцев.
— А кто, Миня, Рыжка у нас увел? А?— спросил Стасик.
— Он, может, и сам ушел.
— Да. Сам. Как он сам-то?
— Ну, сам. Взял и ушел. Стой…
Крик повторился, но, кажется, еще дальше. И вновь стало тихо. На время от страха даже есть расхотелось, но Минька встал, еще раз проверил печь, куб, двери и все остальное. Дегтю пока не было. Стали ужинать.

15

(Чем все закончилось.)

Бригадир — отец Катьки и Стасика — с ружьем пошел искать ребят по одной дороге, а Евлаха поехал на тракторе по другой. Лиля и Сергей Михайлович опоздали и пошли после всех.
Была уже глубокая ночь.
Сергей Михайлович не на шутку встревожился, когда узнал, что ребят нет уже трое суток, а девочка не ночевала дома. Сказали, что ушли в лагерь. Но никакого пионерлагеря еще и в помине нет, он открывается только с завтрашнего числа!
В лесу Сергей Михайлович долго светил электрическим фонарем на дорогу, хотя ночь была белая, светлая.
— Вот здесь прошел трактор,— сказала Лиля, беря Сергея Михайловича под руку.
— Зачем нам трактор? Нам лучше другим путем.
Но трактор тарахтел где-то совсем рядом. Вот блеснули фары. Трактор стоял.
Лиля от Сергея Михайловича подошла ближе и увидела тракториста Евлаху.
— Что, буксуете?— спросил учитель тракториста.
— Да нет, дорога крепкая. Вон, это…— Евлаха показал в лесную темноту, освещаемую фарами трактора. На большой белой бересте, растянутой на сучках, было написано:

Внимание! Обрыв провода.
Опасно для жизни!

— Вот оно что…— Сергей Михайлович фыркнул.— Так что, не поедете?
Евлаха молчал. Он ходил около трактора и около странного объявления.
— Пошли,— Лиля потянула учителя за рукав.— Вот этой тропкой.
Тарахтящий трактор остался где-то левее. Они шли все дальше и дальше в лес, обивая с травы начинающуюся росу.
— Стой!— остановился Сергей Михайлович.— Кто-то кричит. Слышишь?
— Это бригадир,— сказала Лиля.— Он той дорогой пошел.
Ночь, казалось, уже шла на убыль. Вдруг Сергей Михайлович замер, увидев за деревьями багровый отблеск.
— Горит… Что тут? Дегтярный завод?—
Он, не разбирая тропы, бросился в лес, прямиком на этот багровый отблеск. Лиля не поспевала за ним.
Сергей Михайлович бежал, прыгая через пни и коряги. Огонь приближался, но, казалось, очень медленно. Наконец Сергей Михайлович выбежал на поляну. Крыша дегтярного сарая ярко и почти бесшумно горела с одной стороны. Огонь еще набирал силу, но делал это торопливо и основательно…
Сергей Михайлович подбежал к двери, дверь была заперта изнутри. Он стукнулся, потом по углу быстро забрался на крышу. Начал отдирать горящие доски и швырять их на землю, в малинник. Он быстро раскидал горящую крышу, спустился на большую, почему-то теплую печь, спрыгнул на пол. Отбросил крючок, распахнул дверь, схватил под мышки сразу двух и вынес на воздух.
Двое других проснулись уже сами…
Подоспевшая Лиля утешала заревевшую Катьку, Сергей Михайлович прикрикнул:
— Ну? Деятели. Натворили делов. Тащите доски подальше.
И он начал откидывать горящие доски.
Через полчаса все было кончено. Развороченная крыша дегтярного завода уже не дымила. К этому времени прибыл к месту пожара и бригадир. Увидев Катьку и Стасика, он сначала схватил их в охапку, потом оттолкнул:
— Вот я вас! Погодите у меня. Домой! Живо!
Но Катька почти спала на руках Лили. Отец повел Стасика собирать рюкзак, а Сергей Михайлович взял за руки Миньку и Хомутова:
— Пошли!
Минька покорно пошел по дороге. Он незаметно, про себя плакал. Отчего он плакал? Неизвестно. Может быть, боялся взбучки от матери. Может быть, он вспомнил сейчас отца, который жил где-то далеко в леспромхозе. А может, и еще от чего, неизвестно. Хомутов не плакал, а просто хныкал.
— Ну, что же вы,— остановился Сергей Михайлович — Как девчонки. А? Ну, ну. Минька… Идем…
— Еще еще бы немножко, и потекло,—заикаясь произнес Минька.
— Это называется возгонка,— объяснил Сергей Михайлович.— Вы разве не проходили?
— Не-е…
Ночь кончалась, было уже совсем светло Птичка какая то начала просыпаться в лесу.
— Эх вы, дегтяри!—сказал Сергей Михайлович, отпуская Миньку и Хомутова.— Идите-ка сами.
Лиля почему-то тихо смеялась.