Глава VI
В Январцеве. — Казачка-поэтесса. — Казак Григорий Терентьевич Хохлов, — Уральские «Искатели»
Январцевский поселок, Кирсановской станицы, имеет вид большого села. В нем до 500 домов, церковь и две школы: одна войсковая (до 70 учеников), другая — церковно-приходская (45). В прежние времена Январцевский форпост (фарфос как называют казаки) стоял несколько дальше, на ровном месте, над озером, В начале прошлого столетия он перенесен на высокий берег Урала, но теперь жители помышляют опять о старом пепелище. С бухарской стороны ветер заметает реку песком, и стесненное течение рвет обрывистый берег, снося огороды, дома и уже приближаясь к церковной площади.
Было уже поздно, когда мы въехали на эту площадь и остановились против дома учителя, Александра Осиповича Токарева, знакомого моему спутнику. В доме огней не было. Пришлось стучать в окно, пока, наконец, не вспыхнул огонек, а еще через несколько минут открыли ворота…
Учителя не было дома, он отправился в луга. Дома осталась старушка мать и сестра, которая встретила нас очень приветливо и, по нашей просьбе, устроила нам постель из свежего сена на дворе, под телегой… Попросив любезную хозяйку ни о чем более не беспокоиться, мы не могли устоять от соблазна — искупаться в близком Урале. Для этого пришлось спуститься вниз по крутым, еще свежим обрывам, над которыми, точно испуганные, склонились уже подрытые заборы и старые бани, готовые рухнуть с ближайшим половодьем… У меня осталось своеобразное воспоминание об этом вечернем купании под темными обрывами, в черной глубине сердитого и быстрого Урала.
Ночью я слышал, как открылись ворота… Въезжала телега, вбегали лошади, кто-то подходил к нам, с любопытством рассматривая пришельцев. Наутро оказалось, что это с лугов вернулся хозяин…
Это был еще молодой человек, сильно загорелый от полевых работ, в пиджаке и казачьей фуражке. За утренним чаем он любезно старался сообщить мне все, что может интересовать заезжего наблюдателя. Он рассказал, между прочим, что в Январцеве жила казачка-поэтесса М.И. Тушканова. В сборнике местных произведений, с большой любовью составленном Н.Г. Мякушиным, я уже встречал ее произведения, ходившие по рукам и сохранившиеся по-видимому случайно. Особыми красотами они, сказать правду, не блещут. В одном Тушканова жалуется, что ее мучит «страсть стихотворения».
С пером на досуге
Горе я делю.
Бумаге, как другу,
Все я говорю…
В столичных редакциях получаются груды таких стихотворений. Убогая рифма, бедный размер, скудные образы… Все это видно сразу, с первых строчек, и редактор с досадой откладывает в сторону тетрадку с наивным почерком неопытной руки…
Но здесь, в далеком казачьем поселке, от этих наивных строк покойной поэтессы-казачки на меня пахнуло живым ощущением тихой, но глубокой драмы… Чем в самом деле отличается эта биография от тех трагедий непризнанных талантов, которые гибнут в глуши для того, чтобы получить позднее признание после смерти… То же одиночество, те же порывания к свету, та же тоска по неведомом… Маленькая случайность: у тех был талант, — у этих его нет… Но за этим исключением, — все та же трагедия налицо…
Тушканову тоже «не признавала среда» и жизнь ее тянулась горько. «Супруг уже старенек, — жалуется она наивно в одном стихотворении…
…Порой обижает.
Слишком горяченек,
Писать запрещает.
И нет мне веселья,
Лишь грущу всегда…
После ее безвестной смерти осталось много рукописей. Семейные сожгли их все, как никуда негодный хлам. В данном случае, по-видимому, русская литература потеряла немного… Но разве та же судьба не постигла бы рукописи бедной казачки, если бы они даже были гениальны?..
В Январцеве же оказался и другой интересный человек. Я уже слышал ранее, что уральские казаки два раза уже предпринимали смелые отдаленные путешествия в поисках измечтанного воображением людей старой веры — «Беловодского царства». Один из этих путешественников напечатал даже описание путешествия, и редакция местной газеты издала эти очерки отдельной брошюрой. К сожалению, они явно подверглись литературной обработке, и в этом виде лишились своей непосредственности и оригинальности. Теперь я узнал, что один из этих пилигримов (их было трое) живет в Январцеве и что он тоже записывал свои впечатления.
Ради этого мы отложили свой отъезд. Наш хозяин послал к Григорию Терентьевичу Хохлову приглашение придти к нему, а мы в ожидании расположились в зеленой беседке, в саду учителя.
Ждать пришлось долго. Наконец, кусты раздвинулись и в беседку вошел казак средних лет с густо загорелым лицом и умными черными глазами. На нем был серый пиджак и казачья фуражка с малиновым околышем. Войдя, он окинул нас пытливым осторожным взглядом и, поклонившись, спросил сдержанно, с оттенком подозрительности:
— Что надо?
Хозяин объяснил, кто мы и что нам нужно. Лицо казака просветлело…
— Вот оно что… А я, признаться, думал на другой предмет… — И, повернувшись к хозяину, он продолжал:
— Прибегает ваш парнишка и говорит: «Ступай по-скоряе. Там какой-то из Питербурху приехал. Зовет… чтобы ты пришел»… Ну я и подумал: кому быть. Непременно это миссионер…
Лицо его опять стало холодно, взгляд подозрителен.
— А между прочим, вам, господа, тоже известно: частные беседы о вере не дозволены. Вот у меня тут (он порылся в карманах) и листок есть.
Он вынул печатный листок, которым, очевидно, вооружился на всякий случай, и, указывая подчеркнутое заглавие, сказал:
— Вот тут видите: о совращении православных в иноверие… Полагается ссылка в Сибирь на поселение… И бывали случаи…
В те годы как-то вдруг оживилось миссионерское усердие, а с ним, как это часто бывает, и некоторые неприятные последствия для противников господ миссионеров. Я засмеялся.
— Так ведь это, Григорий Терентьевич, за совращение из православия… А мы не совратимся…
— Вы-то не совратитесь, да я-то, выходит, вас совращал. Ну, я и не пошел. Как тут прибегает второй посланец. — «Иди, — дожидаются». — Ладно, думаю, — пойти пойду, ну, только частно о вере беседовать не стану. Угодно, — так назначайте собрание… И опять — то еще сказать: пора рабочая…
— Да нет, Григорий Терентьевич, мы вовсе не за этим.
— Ну, когда так, то и мы будем говорить иначе. Погоди когда… я сбегаю домой, книжечку принесу, в коей я записывал…
Через несколько минут он вернулся и принес небольшую карманную записную книжку. Переплет был сильно потерт; книжка видала виды. Раскрыв ее, я увидел, что вся она вдоль и поперек убористо исписана старинным полууставом, со словотитлами и сокращениями. Владелец бережно относился к ней, следя за нею глазами, как за дорогой, хрупкой вещью, попавшею в чужие руки.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что в лице Григория Терентьевича Хохлова и его двух товарищей-казаков современный старообрядческий Урал посылал в неведомые, а отчасти даже чудесные страны как бы экспедицию в поисках истинной веры. Депутаты добросовестно исполнили поручение. Они отправились в Константинополь, проехали Архипелагом, побывали в Малой Азии, Иерусалиме, проехали Суэцким каналом и Красным морем, обогнули Индостан и Индокитай, расспрашивали о русских церквах на островах, населенных дикарями, были в Китае, и в «Опоньском царстве» и, переходя от надежды к разочарованиям, не найдя нигде признаков «истинной веры» и «древлего благочестия», — вернулись после многих приключений через Сибирь на родину… В маленькую книжку свою Григорий Терентьевич заносил при этом славянскими буквами все факты и впечатления пути, втискивая их при помощи словотитл и сокращений на эти тесные страницы, и теперь, заглядывая в нее — он развертывал перед мною любопытные эпизоды этой своеобразной экспедиции.
Около двух часов просидели мы в беседке январцевского учителя, слушая любопытные рассказы этого современного «землепроходца»… Мне удалось убедить Григория Терентьевича перевести полуславянский текст его книжки на общеупотребительный язык и изложить его гражданскими письменами. Автор согласился и через некоторое время доставил мне в Уральск чрезвычайно убористую рукопись. Как он сам выражался, — он постарался «упоместить» возможно больше текста на возможно меньшем пространстве, считая это почему-то важным. Он не позволял себе ни красных строк, ни особых глав, и был чрезвычайно скуп на знаки препинания. По привычке к старинному полууставному письму, — попадалось много сокращений с слсвотитлами. Рукопись имела очень своеобразный вид, и Григорий Терентьевич настаивал, чтобы я придал ей перед печатаньем известную обработку. Но, ознакомившись с нею, я убедился, что в сущности она написана очень хорошо. Поэтому, когда (впоследствии) мне пришлось передать ее для издания в Географическом обществе, то я ограничился только разделением на главы, общеупотребительной орфографией и известным количеством знаков препинания. В остальном повесть «о путешествии уральских казаков в Беловодское царство» оказалась написанной очень выразительно, местами почти литературно, и если порой в ней попадались оригинальные и не совсем привычные в литературном изложении обороты, то и это только способствовало сохранению колорита.
Надеюсь, читатель не посетует на меня за передачу здесь некоторых черточек этой казачьей одиссеи [Вышло в 1903 (если не ошибаюсь) году под заглавием: «Григорий Терентьевич Хохлов. — Путешествие уральских казаков в Беловодское царство». Изд. Импер. Географического О-ва, Петербург.].
Отзывы о сказке / рассказе: