Марк Твен — Приключения Гекльберри Финна

Глава III

Головомойка. — Вопросы о религии. — Игра в разбойники. — Гении.

Ну и досталась же мне поутру головомойка от старой мисс Уотсон за мое испачканное платье! Но вдова не бранилась, а только отчистила сало и глину, причем состроила такое огорченное лицо, что мне стало совестно. Потом мисс Уотсон увела меня к себе в комнату и стала молиться, но ничего из этого не вышло. Она велела мне молиться каждый день, уверяя, будто бы все, о чем я ни попрошу, дастся мне. Но это неправда, я уж пробовал. Раз у меня была удочка, а крючков не было. Ну, куда годна удочка без крючка? Уж я молился-молился о крючке, да все не помогало. Тогда я попросил мисс Уотсон, чтоб она помолилась для меня, но она обозвала меня дураком. За что — она не объяснила, а сам я никак не мог догадаться.

Я крепко призадумался над этим. Отчего, думаю, если человек может получить все, о чем просит в молитве,— отчего тогда дьякон Винн не может воротить убытков, которые он потерпел на свинине? Почему вдова не получит назад серебряную табакерку, которую у нее украли? Почему мисс Уотсон не потолстеет хоть немножко? Нет, все это пустяки! Я пошел и сказал об этом вдове, и она мне объяснила, что молитвой можно получить «духовные блага». Это показалось мне чересчур замысловатым; но она мне растолковала, что это значит: я должен помогать другим людям, делать все, что могу, для ближних и постоянно заботиться о них, а о себе даже не думать. Значит, угождать и мисс Уотсон. Я опять отправился в рощу и долго размышлял все о том же, да так ни до чего путного и не додумался. Нет, лучше это бросить и не ломать себе ‘ голову! Иногда миссис Дуглас принималась толковать мне о Божественном Провидении, да так хорошо, что у меня слюнки текли; а в другой раз, как начнет говорить мисс Уотсон, все мне представится наоборот. Я уж вообразил, что есть два Провидения: Провидение вдовы, с которым еще можно кое-как ужиться бедному мальчугану, и Провидение мисс Уотсон, от которого ему несдобровать! Все это я обдумал и решил, что лучше поручу себя провидению вдовы, если оно не оттолкнет меня, хотя, в сущности, не мог понять, почему оно будет ко мне милостивее прежнего? Ведь я такой невежда и жалкий неуч!

Мой отец не появлялся в наших краях уже больше года; и слава богу — для меня спокойнее; я совсем не желал его видеть. Он ежеминутно бранил меня, когда был трезв, и частенько колотил, хотя я большей частью прятался в лесу, чуть только он покажется поблизости. И вот вдруг в один прекрасный день нашли его утонувшим в реке, милях в двенадцати от города, — так, по крайней мере, рассказывали. Все думали, что это, наверное, он; утопленник оказался как раз его роста, в лохмотьях и с необыкновенно длинными волосами — все приметы в точности совпадали, но черты лица его не могли разобрать, очень уж долго тело пробыло в воде и потеряло образ человеческий. Говорят, тело плавало на спине; его вытащили и похоронили на берегу. Но я долго не мог успокоиться, мне все чудилось что-то странное. Я отлично знал, что мужчины-утопленники плавают не на спине, а ничком. Поэтому я догадался, что это вовсе не отец, а какая-то женщина в мужском платье. Опять мне стало не по себе, Я все боялся, что старик, того и гляди, вернется. Признаться, мне очень этого не хотелось.

С месяц мы поиграли в разбойников, потом перестали. Всем надоело. Никого мы не убили, никого не ограбили, только представляли все это понарошку. Мы устраивали засаду в лесу и нападали на погонщиков свиней и на женщин, проезжавших в тележках с овощами на рынок, но никого из них не грабили, Том называл свиней «слитками золота», а репу и морковь «драгоценностями*, потом мы убегали к себе в пещеру, шумели, буянили, считали убитых и добычу. Но я в этом не видел ровно никакого проку.

Раз Том послал одного мальчика, чтоб тот пробежал по городу с горящей палкой — он называл это факелом (то был сигнал для сбора всей шайки); когда мы собрались, он объявил нам, что получил секретные уведомления через шпионов, что на следующий день целый караван испанских купцов и богатых арабов расположится лагерем неподалеку от нашей пещеры, с двумя сотнями слонов, шестьюстами верблюдами и тысячей мулов, груженных алмазами, а стражи-то у них менее четырехсот солдат, так что нам надо непременно устроить засаду, перерезать людей и забрать всю добычу, Наш атаман приказал наточить сабли, прочистить и зарядить ружья, словом, все приготовить к бою.

Нам никогда не удавалось даже разграбить телеги с морковью,— а все-таки надо было приготовить сабли и ружья, то есть просто прутья и палки от метел. Такое оружие точи не точи, а толку не будет — куда оно годится?

Я не верил, чтобы мы могли сладить с такой гурьбой испанцев и арабов, но мне очень хотелось увидеть слонов и верблюдов; вот почему в следующую субботу я аккуратно явился на сборный пункт. Услыхав сигнал, мы выскочили из чащи как угорелые и кинулись вниз по склону холма. Но там не оказалось ни испанцев, ни арабов, ни слонов, ни верблюдов! Это был просто пикник воскресной школы — да и то одного младшего класса! Мы бросились в толпу и погнали детей по пригорку; но нам не досталось ничего, кроме нескольких пряников и бутербродов; впрочем, Бен Роджерс захватил в плен старую, оборванную куклу, а Джо Гарпер поднял молитвенник, да еще какую-то книжонку; но учительница вступилась и турнула нас так, что мы растеряли добычу по дороге.

Бриллиантов никаких я не видал и сказал об этом Тому Сойеру. Он отвечал, что, напротив, там их были целые груды, точно так же были арабы, и слоны, и все такое.

— Почему же мы их не видали? — удивился я.

Он объяснил мне, что не будь я таким неучем, я мог бы прочесть одну хорошую книжку, называется она «Дон Кихот», и тогда все узнал бы не расспрашивая.

— Все это, — говорит, — чародейство. Перед нами были и сотни солдат, и слоны, и сокровища, да только у нас есть враги-чародеи, они-то и превратили все это в воскресную школу, назло нам.

— Ну хорошо, — сказал я, — значит, теперь нам остается найти и победить этих самых чародеев.

Том назвал меня дурнем.

— Понимаешь ли ты — ведь чародей может вызвать целую толпу джиннов, и те изрубят нас в кусочки в один миг — не успеем и очнуться. Все они высокие-превысокие, с дерево! И толстые, в обхват как башни!

— А что, если бы мы тоже вызвали себе на подмогу несколько джиннов, тогда бы мы, может быть, сладили с остальными?

— Да как же вызвать их?

— Уж не знаю, как это обычно делается.

— А вот как, теперь припомнил: стоит потереть старую жестяную лампу или железное кольцо, и тогда мигом явятся джинны с громом, молнией, в облаках дыма и сделают все, что им велят. Им ничего не стоит, например, вывернуть целое дерево с корнем и отколотить им попечителя воскресной школы или кого там попало.

— Кто же их заставит так бесчинствовать?

— Разумеется, тот, кто потрет лампу или кольцо! Джинны всегда прислуживают тем, кто имеет волшебную лампу или кольцо, и повинуются их приказам. Скажут им, например, выстроить дворец в сорок миль длиной, весь из алмазов и полный резинки, чтобы жевать, или чем-нибудь драгоценным; или же велят похитить дочь китайского императора себе в невесты — и все будет исполнено, не успеет взойти солнце на другой день. Мало того, они могут дворец перенести с места на место, конечно, коли им прикажут.

— Ну, признаться, — сказал я, — эти джинны порядочные дураки, что они не оставляют дворец себе, вместо того, чтобы отдавать его другим. Будь я на их месте, уж не стал бы бросать свое дело и являться как лист перед травой из-за того, что кому-то вздумалось потереть старую лампу…

— Как ты странно рассуждаешь, Гек! Ровно ничего не смыслишь! Что с тобой разговаривать, глупая ты голова!

Дня два-три я не мог этого забыть, все думал, думал… Наконец, решил попробовать. Достал старую жестяную лампу, пошел с ней в лес и принялся ее тереть; тер, до седьмого пота тер, в надежде, что джинны мне выстроят дворец, а я его продам; но все напрасно: никаких джиннов не явилось. Тогда я понял, что все это пустяки, Том Сойер сочинил по своему обыкновению. Пусть себе верит в арабов и слонов, а я не так прост! Очень уж похож этот арабский караван на учеников воскресной школы!

Глава IV

Медленно, но верно. — Гек и судья. — Суеверие.

Прошло три-четыре месяца; наступила зима. Я почти все время ходил в школу, научился читать по складам, немного писать и затвердил таблицу умножения до того места, где говорится, что шестью семь — тридцать пять, только едва ли я когда-нибудь доберусь до конца за всю свою жизнь. У меня нет способностей к математике — это несомненно.

Сперва я ненавидел школу, но мало-помалу привык Когда уж очень мне надоедало ученье, я отправлялся куда-нибудь бесцельно побродить; на другой день мне задавали порку, и это меня немножко оживляло и подбодряло. Чем дольше я посещал школу, тем мне становилось легче. Точно так же я немного попривык к образу жизни вдовы и уже не находил его таким несносным. Конечно, жить в доме, спать в постели все еще казалось мне немного диким, и покуда не наступила стужа, я постоянно убегал ночевать в лес — это было для меня большой отрадой. Старая жизнь казалась мне больше по сердцу, но я начинал понемногу осваиваться и с новой жизнью. Миссис Дуглас говорила, что я иду вперед тихим, но верным шагом и что я значительно исправился против прежнего. Теперь уж ей нечего краснеть за меня.

Однажды утром, за завтраком, я нечаянно опрокинул солонку. Сию же минуту я хотел схватить щепотку соли и перекинуть ее за левое плечо,— это делается для того, чтоб отогнать беду, — но мисс Уотсон не позволила да еще накинулась на меня с нотацией:

— Перестань дурачиться, Гекльберри, вечно ты что-нибудь напроказишь!

Вдова вставила доброе словечко в мою защиту, но этого мало, чтобы отогнать беду,— я это хорошо знал.

После завтрака я вышел из дому вялый и не в духе, — уж непременно что-нибудь случится со мной неладное! Только что и где? Знал я разные средства против сглазу и других напастей — но это все не то. Так я и не стал ничего пробовать и бродил, унылый, в ожидании беды.

Я прошел по саду и перелез через высокий забор. На земле лежал густой слой свежевыпавшего снега, а на нем явственно виднелись следы нон очевидно, кто-то пришел из каменоломни, постоял-постоял возле калитки, потом обошел вокруг садовой ограды. Странно, что он не вошел в сад, вместо того чтобы топтаться на месте. Что за оказия? Признаться, это показалось мне очень любопытным. Я уж собирался тоже обойти вокруг забора, но сперва остановился рассмотреть следы ступней. На первых порах я ничего не заметил особенного, но потом различил на левой подошве отпечаток креста, сделанного из гвоздей, — чтобы отгонять нечистую силу.

Я вскочил как ужаленный и пустился бежать с горы, беспрестанно оглядываясь назад — не гонятся ли за мной. В одну минуту я очутился у судьи Тэчера.

— Здравствуй, мальчуган, как ты запыхался! Что, небось пришел за своими процентами?

— Нет, сэр. А разве мне следует получить?

— О да, за целых полгода, вчера был срок. Около ста пятидесяти долларов. Целое богатство для тебя. Лучше позволь мне поместить эти деньги вместе с твоим капиталом в шесть тысяч; а то, если возьмешь их, сразу истратишь.

— Нет, сэр, я ничего не хочу истратить, да и не надо мне вовсе никаких денег — даже и тех шести тысяч!.. Возьмите их себе; я желаю подарить вам шесть тысяч и все остальное!

Судья удивленно смотрел на меня. Он никак не мог прийти в себя от изумления.

— Что это значит, мальчуган?

— Не расспрашивайте меня ни о чем, пожалуйста. Так возьмете деньги, что ли?

— Ты меня ставишь в тупик, — сказал он. — Не случилось ли чего?

— Берите деньги, ради бога, и не расспрашивайте, чтобы мне не приходилось лгать.

Он пытливо взглянул мне в лицо.

— Ого-го! Теперь я, кажется, понял, в чем дело. Ты хочешь продать мне всю твою собственность, а не подарить. Вот каково истинное твое намерение!

Он написал что-то на бумаге, перечел написанное и сказал:

— Видишь, тут сказано «в возмещение за каковые» — это значит, что я приобрел от тебя твою собственность и заплатил все сполна. А вот тебе и доллар. Теперь подпишись.

Я подписался и ушел.

У негра мисс Уотсон, Джима, был волосяной шар с кулак величиной, найденный будто бы в желудке у быка, в этом шаре скрывалась волшебная сила. Джим рассказывал, что внутри сидит всезнающий дух. Вот я и пошел к Джиму вечерком и сообщил, что отец вернулся — я сам видал его следы на снегу. И теперь мне хочется узнать, что он будет делать и долго ли у нас останется. Джим вынул свой волосяной шар, пошептал над ним, потом бросил его наземь. Шар упал прямо и откатился всего на дюйм. Джим попробовал проделать опыт еще раз, потом еще — все то же самое. Тогда он встал на колени, приложил ухо к земле и стал прислушиваться. Но напрасно, — ничего, говорит, не слышно. Опять он что-то побормотал, но ответа не последовало: дух упрямился, не хотел говорить без денег. Я сказал Джиму, что у меня есть старый истертый фальшивый четвертак, никуда уже не годный, потому что медь немножко сквозит из-под серебра, — никто его не примет, даже если б не была видна медь, до того монета гладка и истерта, все тотчас догадаются. (Признаюсь, что про доллар, полученный от судьи, я ничего не сказал.) «Конечно, это плохие деньги, — говорю я, — но, может быть, волосяной шар примет их, потому что не заметит разницы». Джим понюхал монету, прикусил ее зубами и, наконец, объявил, что постарается, чтобы шар принял ее за настоящую. Вот что он сделает: возьмет сырую картофелину, надрежет ее, сунет туда монету и продержит ее так всю ночь — на другое утро не будет видно следов меди — всякий в городе охотно примет ее, не говоря уже о волосяном шарике. Я и прежде знал, что можно помочь беде картофелиной, но позабыл об этом.

Джим положил монету под шар, опять пригнулся к земле и стал прислушиваться. На этот раз удалось. Джим объявил, что шар предскажет мне всю мою судьбу, если мне угодно.

— Ладно, валяй! — говорю я.

Шар стал говорить Джиму, а уж Джим передал мне:

— Твой старик еще сам не знает, что делать. То ему вздумается уйти, то вдруг покажется, что надо оставаться здесь. Лучше всего не трогать его — пусть себе делает, что ему хочется. Два ангела крутятся вокруг него: один светлый, лучезарный; другой черный, мрачный. Белый ангел тащит его вправо, а черный — влево. Пока еще нельзя сказать, который из них одолеет. С тобой все обстоит благополучно. Будет у тебя много невзгод в жизни, но и много радостей. Иной раз будет тебе плохо, случится и заболеть, но зато потом все уладится и окончится хорошо. Около тебя две девушки: одна окружена светом, другая тьмой. Одна богатая, другая бедная. Сперва ты женишься на бедной, а потом, впоследствии, на богатой. Тебе надо остерегаться воды как только возможно и не пускаться в погоню за приключениями — потому что тебе на роду написано быть повешенным.

Когда вечером того же дня я зажег свечу и вошел к себе в комнату, чтобы лечь спать, передо мной сидел отец собственной персоной!