Марк Твен — Приключения Гекльберри Финна

Глава XLI

Доктор. — Дядя Сайлас. — Сестрица Хочкисс. — Огорчения тети Салли.

Доктор, к которому я обратился, был славный, добрый на вид старичок Я рассказал ему, будто мы с братом вчера охотились на Испанском острове и расположились на ночлег на обломке плота; и вот, так около полуночи, он, должно быть во сне, толкнул свое ружье — оно выпалило и прострелило ему ногу; вот я и прошу его теперь поехать со мной, помочь больному и ничего об этом не говорить, потому что мы хотим вечером вернуться домой и сделать сюрприз родным.

— Кто ваши родные? — спросил он.

— Фелпсы, что на ферме.

— А! — протянул он. Подумав с минутку, он переспросил: — Как он ранил себя? Повтори!

— Сон ему такой приснился — ружье и выстрелило…

— Странный сон! — заметил доктор.

Однако он зажег фонарь, взял мешок с инструментами, и мы отправились в путь. Но когда он увидал лодку, она показалась ему ненадежной — он находил, что она еще годится для одного человека, а уж двоих ни за что не выдержит.

— О, не бойтесь, сэр, — возразил я, — мы втроем на ней плыли — и чудесно!

— Как втроем?

— Нуда, я и Сид и… и… ну и ружья.

— А! — протянул он.

Доктор поставил ногу на борт и качнул лодку; потом покачал головой и объявил, что поищет другую лодку, понадежнее. Но все лодки были на цепях и замках; тогда он решил взять мою лодку, а мне велел подождать, покуда он вернется, или же посоветовал поискать где-нибудь другую шлюпку, а всего лучше мне сбегать домой приготовить родных к сюрпризу. На это я не согласился. Я объяснил ему, как найти плот, и он отправился.

Вдруг меня поразила одна тревожная мысль: положим, доктор не скоро справится с ногой Тома? Положим, это отнимет дня три-четыре? Что мы тогда будем делать? Ждать здесь, покуда он не разболтает всего? Нет, это не годится, я знаю, что делать! Я подожду, пока он вернется, и если он найдет нужным навестить больного еще раз, я тоже проберусь на островок, хотя бы мне пришлось пуститься вплавь; мы возьмем его, свяжем и увезем с собой, а когда Том выздоровеет, мы заплатим ему что следует, или, еще лучше,— отдадим все, что имеем, и высадим на берег.

Приняв такое решение, я забрался в траву соснуть маленько. Когда я проснулся, солнце стояло уже высоко над головой. Я вскочил и бросился к дому доктора. Там мне сказали, что он отлучился куда-то ночью и еще не возвращался. «Ну,— думаю,— должно быть, плохо Тому, надо пробираться на остров». Но только хотел я повернуть за угол, как угодил головой прямо в живот дяде Сайласу!

— А! Том! — сказал он, — Где ты пропадал до сих пор, негодяй ты эдакий?

— Право, нигде… я только помогал искать беглого негра, мы с Сидом вместе…

— Куда ж ты теперь бежишь сломя голову? Тетка ужасно беспокоится.

— Нечего ей беспокоиться,— проговорил я,— мы целы и невредимы; побежали было вслед за людьми и собаками, но не догнали их и заблудились; нам показалось, будто они на воде, мы достали лодку и пустились за ними, переправились на тот берег, но никого не нашли. Потом мы долго сновали взад-вперед вдоль берега; наконец, измучились и выбились из сил, привязали лодку, а сами улеглись спать и проснулись всего час тому назад, а теперь вот приплыли сюда узнать — какие новости… Сид побежал на почту — не слышно ли там чего, а я пошел раздобыть чего-нибудь поесть, — скоро мы будем дома.

Вот мы и пошли с дядей Сайласом на почту за «Сидом»; но, как я и подозревал, его там не оказалось; старик кстати взял письмо в почтовой конторе, и мы с ним долго прождали, но Сид все не являлся. Наконец старик решил уйти: пусть-де Сид вернется домой пешком либо в лодке, когда ему надоест шататься без толку, а мы отправимся сейчас. Я никак не мог уговорить его, чтобы он оставил меня ждать Сид а. «Пустяки, — говорит,— пойдем со мной, надо успокоить тетю Салли».

Когда мы пришли домой, тетя Салли до того обрадовалась мне, что смеялась и плакала от восторга, обнимала меня и в то же время легонько отшлепала — по своему обыкновению (я это ни в грош ни ставил), обещая, что и Сиду достанется, когда он вернется.

Дом был полон фермеров с их женами, собравшихся к обеду, — такой болтовни я отроду не слыхивал! Старуха миссис Хочкисс тараторила пуще всех, язык ее не умолкал ни на минуту.

— Ну, сестрица Фелпс, — говорила она, — я осмотрела этот сарай во всех закоулках и пришла к убеждению, что негр был сумасшедший! Так я и сказала сестрице Дамрелль — не правда ли, сестрица Дамрелль? — он, говорю, сумасшедший… Все слыхали: помешанный, да и только! По всему видно. Взгляните на этот жернов, говорю. Станет ли человек в здравом уме выдалбливать подобные нелепости на камне? Что тут, дескать, разбилось его сердце… или здесь он протомился тридцать семь лет, или будто бы он побочный сын какого-то Людовика, и тому подобный вздор! Просто помешанный — я тогда это сказала и теперь повторю то же самое.

— А взгляните вы на эту лестницу из тряпок, сестрица Хочкисс! — подхватила старая мисс Дамрелль. — На кой прах она понадобилась, скажите на милость?

— Вот это самое я уже раньше говорила сестрице Эттербэк, спросите ее — она сама вам скажет. Смотрите на эту тряпичную лестницу! Да, говорю, смотрите, на что она ему нужна?..

— Нет, вы мне вот что объясните, каким манером попал туда этот жернов? Кто сделал этот подкоп? Кто?

— Мои собственные слова, братец Пенрод! Я только что говорю (передайте мне сахарницу, пожалуйста), я говорю сестрице Денлэп: и как это их угораздило втащить туда жернов? И без всякой подмоги! Вот ведь какие дела! Нет, говорю, тут нечисто: подмога была, да и немалая. По крайности целая дюжина людей помогала. Нет, я спустила бы здесь шкуру со всех негров по очереди, а уж разведала бы, кто это начудил, тем более…

— Вы говорите «дюжина»? Какое! Да их тут было человек сорок, по меньшей мере! Вы посмотрите на эти пилы, сделанные из ножей, и на все прочие выдумки: с каким терпением все это сработано; посмотрите на распиленную ножку кровати, да ведь тут целая неделя работы на шестерых! Посмотрите на это чучело, набитое соломой и оставленное на постели; посмотрите на…

— Вот, вот, братец Гайтоуер! Точь-в-точь то же самое я говорила братцу Фелпсу — он сам может подтвердить… Как вам это покажется, говорю, сестрица Хочкисс? Вы только подумайте, братец Фелпс! Ножка кровати распилена, да ведь как хитро! Я полагаю, не сама же она отпилилась, кто-нибудь же отпилил ее! Я говорила сестрице Денлэп…

— Разорви пес моих кошек! Да ведь тут, должно быть, сарай полон был негров каждую ночь в продолжение целой недели, чтобы натворить таких чудес, сестрица Фелпс! Полюбуйтесь на эту сорочку — каждый дюйм испещрен хитрыми африканскими письменами, начертанными кровью! Тут, должно быть, потрудилась целая орава! Ей-богу, я не пожалел бы двух долларов, лишь бы кто-нибудь прочел мне эти каракули; а уж что касается негров, которые все это напроказили, я бы прямо взял да и порол их, покуда…

— Еще бы ему не помогали, братец Марплс! Побыли бы вы здесь в доме за последнее время, так и увидали бы! Представьте, воровали они все, что только попадалось им под руку, а мы-то все следили, заметьте! Вот эту самую сорочку стащили прямо с веревки! А уж что касается простыни, из которой сделана лестница, так я и сказать не могу, сколько раз они ее таскали. А мука-то и свечи, а подсвечники, а ложки, а старая сковорода, а еще пропасть вещей, которых теперь и не припомню; а мое новое ситцевое платье! И притом же я и Сайлас и мои мальчики, Сид с Томом, все время сторожили, денно и нощно, доложу вам, и никто из нас не мог уловить ни тени их, ни звука. И вдруг, в последнюю минуту — обратите внимание — они ускользают у нас под носом, дурачат нас, да и не нас одних, а дурачат самих разбойников с Индейской территории и благополучно удирают, захватив с собой того негра, а между тем за ними по пятам гналось шестнадцать человек и двадцать две собаки! Нет, уверяю вас, это просто невероятно! Духи бесплотные и те не могли бы все это проделать так хитро! Право, я думаю, что это были духи, — вы наших собак знаете, лучше их нет ни у кого здесь, — ну, представьте себе, они не могли напасть на их след! Объясните-ка мне эту странность!

— В самом деле, неслыханно!

— Оказия, да и только!..

— Домашние воры и вместе с тем…

— Помилуй бог, да я бы побоялся жить в таком доме…

— А нам-то каково было! Представьте, сестрица Риджвей, я чуть не померла со страху: и спать ложиться боюсь, и вставать боюсь, и сидеть боюсь — просто наказанье! А уж прошлую ночь, вы и вообразить себе не можете, в какой я была тревоге! Боялась, чтобы они, чего доброго, не украли кого-нибудь из домашних! До того я дошла, что уж почти рассудок потеряла… Теперь-то, днем, это может показаться глупо, но, представьте себе, я думаю: там, наверху, спят мои бедные мальчики одни, в отдаленной комнате, и такой меня страх разобрал, что я пошла да и заперла их на ключ, ей-богу! И всякий бы это сделал на моем месте. Знаете, когда человек напуган, то чем дальше, тем хуже, в голове у вас все перепутается, и вы начнете говорить разные несообразности… Бедные мальчики, подумалось мне, наверху одни, дверь не заперта и…

В эту минуту глаза тети Салли встретились с моими, — я вскочил и пошел прогуляться. Во время прогулки мне пришло в голову, что можно будет придумать очень ловкое объяснение, почему нас не оказалось утром в нашей комнате. Так я и сделал. Но далеко уходить я не посмел, а то тетя послала бы меня разыскивать.

К вечеру, когда все гости разошлись, я пришел к ней и рассказал, что шум и выстрелы разбудили меня и Сида, но дверь оказалась запертой, а нам захотелось посмотреть на всю эту суету: вот мы и спустились по громоотводу, оба ушиблись маленько и теперь уж никогда не станем больше пробовать лазить из окна. Затем я передал ей все, что раньше говорил дяде Сайласу.

Она отвечала, что готова простить нас; что теперь все слава богу; а от мальчишек ничего путного нельзя ожидать: все они такие шалуны и проказники! И то еще хорошо, что мы живы и здоровы, и за это она должна благодарить Бога!.. Она поцеловала меня, погладила по голове и впала в унылую задумчивость. Вдруг она вскочила, восклицая:

— Господи, уже почти ночь, а Сид еще не вернулся! Не случилось ли чего недоброго с мальчиком?

Я ухватился за удобный случай, чтобы удрать.

— Позвольте, тетя, я сбегаю за ним в город…

— Нет, не надо, — остановила она меня, — Сиди дома: довольно и одному пропадать. Если его здесь не будет к ужину, дядя сам пойдет его отыскивать.

Конечно, он не пришел; и вот тотчас же после ужина дядя отправился на розыски.

Вернулся он часам к десяти, в легком беспокойстве — не смог найти следов Тома. Тетя Салли всполошилась не на шутку, но дядя уверял, что это пустяки — мальчишки всегда таковы, и мы увидим шалуна завтра же утром здоровым и невредимым. Она и успокоилась. Но все-таки объявила нам, что посидит еще немного, поджидая беглеца, и не будет тушить огня.

А когда я пошел наверх ложиться спать, она проводила меня со свечой, закутала одеялом и осыпала материнскими ласками, так что я почувствовал себя ужасным подлецом и не решался даже смотреть ей в глаза. Потом она присела на краю постели и долго разговаривала со мной о том, какой чудесный мальчик Сид! Время от времени она спрашивала меня: как я думаю, не заблудился ли он, не ушибся ли, не утонул ли? А может быть, в эту самую минуту он лежит где-нибудь больной или мертвый, а ее нет при нем, чтобы помочь ему! И слезы градом катились по ее щекам. Но я убеждал ее, что Сид жив и здоров, завтра же утром наверное будет дома; при этом она крепко сжимала мне руку, целовала меня и просила повторить это еще и еще раз — так отрадно ей слышать слова утешения. Уходя, она заглянула мне в глаза кротко и пристально и проговорила:

— Дверь не будет заперта, Том; только ты будешь паинька, не правда ли? Не уйдешь? Пожалуйста, ради меня!

Богу известно, что я рассчитывал уйти, разузнать о Томе; но после этого я не ушел бы ни за какие сокровища в мире.

Бедная, огорченная тетя не выходила у меня из головы, да и Том тоже; я спал очень беспокойно. Два раза за ночь я спускался вниз по громоотводу, обходил вокруг дома и видел, как она сидит со свечой у окна, устремив глаза на дорогу, а глаза эти полны слез — мне до смерти хотелось чем-нибудь утешить ее, но я не мог, только клялся самому себе никогда больше не огорчать ее. В третий раз я проснулся на рассвете, спустился вниз — она все еще сидела у окна; свеча почти догорела; ее старая, седая голова склонилась на ладонь: она заснула.

Глава XLII

Том ранен. — Доктор заступается за Джима. — Исповедь Тома. — Тетя Полли приезжает. — Где же письма?

Перед завтраком старик опять ходил в город, но безуспешно: Тома нет как нет! За столом муж и жена сидели молча, понурые, с грустными, убитыми лицами — кофе у них давно остыл; они ни до чего не дотронулись.

— Ах, бишь, отдал я тебе письмо? — спохватился вдруг старик

— Какое письмо?

— То, что я взял вчера в почтовой конторе…

— Ты не давал мне никакого письма!

— Должно быть, позабыл.

Он стал шарить в карманах, потом пошел куда-то отыскивать письмо, наконец, принес его и отдал жене.

— Это из Питерсборо, — сказал он, — от сестрицы.

Услыхав это, я хотел бежать, но от страху не мог двинуться

с места. Однако не успела тетя распечатать письмо, как выронила его из рук и бросилась вон, увидев что-то в окно. Тут и я увидел нечто ужасное… Тома Сойера несли на матраце; позади шел старик доктор, потом Джим в тетушкином ситцевом платье, со связанными за спиной руками; за ними целая толпа народу. Я спрятал письмо в карман и выбежал вон. Тетя Салли с плачем кинулась к Тому:

— Ах! Он умер, он умер, я знаю, что умер!

Том слегка повернул голову и пробормотал что-то несвязное — вероятно, он был в бреду. Тетушка всплеснула руками, восклицая:

— Слава тебе, господи, жив! И того с меня довольно!

Она порывисто поцеловала его и полетела в дом приготовить постель, а по дороге проворно раздавала приказания направо и налево неграм и всем прочим домашним.

Я пошел за толпой посмотреть, что будут делать с Джимом, а старый доктор с дядей Сайласом последовали за Томом в комнаты. Фермеры очень горячились: некоторые хотели даже повесить Джима, для примера прочим неграм,— чтобы те никогда не пробовали убегать, не смели подымать кутерьмы и держать целую семью в смертельном страхе несколько суток. Но другие отсоветовали вешать: вовсе это не годится, негр-де чужой, его владелец вступится и заставит еще заплатить за него. Это немного охладило их пыл. Обыкновенно так и бывает: кто больше всего желал бы повесить провинившегося негра, именно тот менее всего расположен платить за это удовольствие.

Джима осыпали бранью, угостили его двумя-тремя подзатыльниками, но бедняга не говорил ни слова и не показывал даже виду, что знает меня. Его отвели в тот же самый сарай, где он жил прежде, переодели в его собственное платье и опять посадили на цепь; только цепь прикрепили не к ножке кровати, а к большому столбу, вбитому в поперечное бревно пола. Руки и ноги у него были тоже закованы в цепи; кроме того, решили проморить его на хлебе и на воде после такой проделки, до тех пор пока не явится его владелец или пока он не будет продан с аукциона. Яму нашу зарыли и поообещали, что каждую ночь сарай будут сторожить два фермера с ружьями, а днем у двери будет привязан бульдог. Затем, распорядившись, эти господа на прощанье опять принялись ругать Джима, как вдруг явился старик доктор.

— Не будьте к нему слишком суровы, — молвил он, — Джим недурной негр. Придя к больному мальчику, я убедился, что не в состоянии вынуть пулю без посторонней помощи, а он был в таком положении, что я не мог отлучиться и позвать кого-нибудь на подмету; между тем мальчугану становилось все хуже да хуже, скоро он совсем потерял сознание, не подпускал меня близко, говоря, что если я срисую его плот, то он убьет меня, и тому подобные глупости; я увидел, что мне ничего с ним не поделать одному, и хотел пойти за помощью; вдруг откуда ни возьмись является этот негр и предлагает помочь мне. И помог прекрасно. Разумеется, я сейчас же догадался, что это беглый негр. Каково положение! Мне пришлось сидеть там, не трогаясь с места, весь остаток дня и всю ночь. Приятно, доложу вам! У меня в городе несколько пациентов, больных лихорадкой, и мне, конечно, надо было навестить их, но я не решался, потому что негр мог убежать, и тогда меня стали бы обвинять, а между тем ни один ялик не подплывал настолько близко, чтобы я мог окликнуть кого-нибудь. Так я и просидел на месте до самого рассвета; и скажу прямо, я еще не видывал негра такого верного, такого преданного, хотя ради этого он рисковал своей свободой, да и кроме того, измучен он был ужасно: вероятно, много работал за последнее время. За это я полюбил этого негра; скажу вам, джентльмены, такой негр стоит тысячи долларов — и ласкового обхождения вдобавок Я захватил с собой все необходимое; мальчику было хорошо на плоту, как дома, может быть, даже лучше, потому что там тихо, спокойно. Таким образом, я застрял на реке с ними двумя на руках, и пришлось мне просидеть вплоть до утренней зари; тут проплыл мимо ялик. К счастью, негр сидел в это время на краю плота, опустив голову, и крепко спал. Я окликнул людей: они тихо подкрались, схватили его и связали, прежде чем он успел опомниться, так что все обошлось без хлопот. А мальчик был в забытьи; мы обернули весла тряпками, привязали плот к ялику и тихонько, бесшумно подтащили его к берегу. Негр не противился, не произнес ни единого слова. Он не дурной негр, джентльмены, вот мое мнение о нем…

— Признаюсь, все это очень похвально, доктор, — проговорил кто-то.

Остальные тоже смягчились немного; я был от души благодарен старику доктору за то, что он вступился за Джима; кроме того, я обрадовался, что его слова согласуются с моим собственным мнением о Джиме: с первого же раза, как я его увидел, я понял, что у него сердце доброе и что он хороший человек. Тут все согласились, что Джим поступил хорошо, что он заслуживает внимания и награды. Все обещали, прямодушно и искренне, больше не бранить его.

Потом фермеры ушли и заперли его; я надеялся, что они велят снять с него две-три лишних цепи, потому что они были чертовски тяжелы, или что ему дадут, по крайней мере, мяса и овощей вместо сухого хлеба с водой, но никто об этом не подумал, а я рассудил, что мне не годится вмешиваться; лучше всего как-нибудь передать тете Салли рассказ доктора, лишь только минует буря, нависшая над моей буйной головой. От меня, вероятно, потребуют объяснения — почему я скрыл, что Сид ранен, в своем рассказе о том, как мы с ним блуждали всю ночь, разыскивая беглого негра. Но времени у меня было вдоволь. Тетя Салли день и ночь сидела в комнате больного, а от дяди Сайласа я каждый раз ловко увертывался.

На следующее утро я услыхал, что Тому гораздо лучше и что тетя Салли пошла немножко отдохнуть. Я прокрался в комнату больного, рассчитывая, что если он не спит, то мы можем потолковать, вместе сочинить какую-нибудь выдумку и преподнести ее семейству. Но он спал мирным сном, бледный такой, а не с пылающим лицом, как в первые дни болезни. Я присел, дожидаясь его пробуждения. Через полчаса тетя Салли вошла в комнату на цыпочках. Она велела мне не шуметь, сесть с ней рядом и шепнула мне, что теперь, слава богу, мы все можем порадоваться; симптомы самые утешительные, больной уже давно так спит, ему, видимо, лучше, он гораздо спокойнее сегодня: можно пари держать, что он проснется уже в полной памяти.

Немного погодя больной пошевелился, открыл глаза, огляделся совершенно осмысленно и проговорил:

— Что это, я дома? Как это случилось? Где плот?

— Все благополучно, не беспокойся, — отвечал я.

— А Джим?

— Все в порядке, — сказал я, но не мог придать своему голосу бодрого, веселого выражения.

Он этого не заметил.

— Прекрасно! Великолепно! Теперь мы можем успокоиться! Ты рассказал тетушке?

Я хотел было сказать «да», но она вмешалась:

— О чем, Сид?

— Ну, конечно, о том, как мы все это дельце состряпали!..

— Какое дельце?

— Да ведь одно только и было: как мы выпустили на волю беглого негра — я и Том.

— Батюшки светы! Выпустили на волю! О чем это он толкует? Господи, опять бредить начал, опять потерял сознание!

— Нет, я и не думаю бредить — я понимаю все, о чем говорю. Мы выпустили его на волю — Том и я. Мы задумали это сделать и сделали. Молодецки орудовали, надо сознаться…

И пошел, и пошел… тетушка уже не перебивала его, а только слушала, выпучив глаза; я понял, что мне бесполезно будет впутываться.

— Право, тетя, это стоило нам пропасть труда, — продолжал Том, — целые недели подряд мы возились днем и ночью, пока вы все спали. Нам приходилось воровать свечи, и рубаху, и простыню, и ваше платье, и ложки, и жестяные тарелки, и кухонные ножи, и сковороду, и жернов, и муку и еще пропасть всякой всячины, вы не можете себе представить, сколько было хлопот приготовить перья, пилу, выдолбить надписи и все такое… А как это было забавно, вы и не можете представить себе! Мы же рисовали гробы и всякие ужасы, сочиняли безымянные письма, спускались вниз по громоотводу, делали подкоп под сараем, смастерили лестницу из тряпок, запекли ее в пирог и посылали Джиму ложки и прочие вещи через вас, в кармане вашего передника…

— Ах, Создатель мой!..

— …Наполняли чулан крысами, змеями и разными гадами для компании Джиму; но вы так долго задержали здесь Тома с маслом в его шляпе, что чуть не испортили всего дела, потому что люди пришли, пока мы еще не успели выбраться из чулана, нам пришлось выскочить, нас услышали, погнались за нами — тогда-то меня и подстрелили, — но мы, к счастью, свернули с тропинки, пропустили погоню вперед, а когда подоспели собаки, они не обратили на нас внимания, а помчались дальше, где больше шума. Мы же сели в свою лодку, поплыли к плоту, вывернулись благополучно, а Джим теперь свободный человек… все это мы сделали сами… не правда ли ловко, тетя?

— Ей-ей, в жизнь свою я не слыхивала ничего подобного! Так это вы, маленькие негодяи, наделали нам столько хлопот, чуть с ума всех не свели и напугали нас до смерти? У меня руки чешутся сию же минуту хорошенько проучить вас. Только подумать, как я-то целые ночи мучилась… Ну, погоди же, негодный мальчишка, когда выздоровеешь, я обоим задам такую трепку, что только держись!

Но Том был так счастлив и горд своим подвигом, что не мог удержать язык за зубами, а тетушка бранила нас на все корки, только искры летели, словом, оба тараторили без умолку.

— Ну, ладно, — закончила она, — утешайся теперь своими проказами, только помни, что если я когда-нибудь еще поймаю тебя, что ты опять водишься с этим негром…

— С кем? — проговорил Том с удивлением, и улыбка мгновенно сбежала с его лица.

— Как с кем? Разумеется, с беглым негром. А то с кем же, ты думал?

Том тревожно взглянул на меня и сказал:

— Том, не говорил ли ты мне только что, будто все в порядке? Разве он не бежал?

— Он-то? — вмешалась тетушка Салли,— Беглый негр? Конечно нет. Его вернули назад, он опять сидит в сарае, на хлебе и воде, весь в цепях, покуда его не потребуют хозяева или не продадут с аукциона.

Том привскочил на постели, глаза его пылали, ноздри раздувались, как жабры.

— Они не имели права запирать его! — крикнул он мне.— Ступай скорей, не теряй ни минуты… Освободи его! Он больше не невольник; он свободен, как и мы все!

— Дитя, что это значит?

— Это значит именно то, что я говорю, тетя Салли, и если никто не пойдет к нему сию минуту, я сам побегу! Я знал его всю жизнь, да и Том тоже. Старая мисс Уотсон умерла два месяца тому назад; она устыдилась, что хотела продать его на Юг, и дала ему вольную по своему завещанию!

— Так зачем же, скажи на милость, тебе понадобилось освобождать его, коли он уже свободен?

— Ах, какой вопрос — так и видно женщину! Разумеется, затем, что мне нравятся приключения; я готов был бы купаться в крови, только бы… Ах, боже мой! Тетя Полли!

Батюшки! Да никак это сама тетя Полли собственной персоной стоит в дверях, кроткая, ласковая, как ангел!..

Тетя Салли как кинется к ней, как начнет ее обнимать, целовать, плакать от радости — чуть не задушила ее в объятиях! А я нашел себе довольно удобное местечко под кроватью, сообразив, что мне придется туго. Изредка я выглядывал оттуда украдкой; тетя Полли высвободилась из объятий и стояла, глядя в упор на Тома поверх очков, — и так глядела, что он, кажется, с радостью провалился бы сквозь землю.

— Да, — проговорила она, — ты хорошо делаешь, что отворачиваешься, на твоем месте мне совестно было бы смотреть в глаза людям, Том!

— Боже мой! — молвила тетя Салли.— Разве он до такой степени переменился? Ведь это не Том, а Сид; Том… Том был здесь сию минуту. Куда это он девался?

— Ты хочешь сказать, вероятно, куда девался Гек Финн? Надеюсь, что если я сама вырастила этого шалуна, Тома, так мне ли не узнать его? Вот тебе — здравствуйте! Выходи из-под кровати, Гек Финн!

Я вышел, но чувствовал себя не особенно бодро. Тетя Салли была в страшном недоумении, но дядя Сайлас, тот еще больше растерялся, когда пришел и ему все рассказали. Он словно пьяный ходил и целый день не мог опомниться, а вечером произнес в церкви такую проповедь, что составил себе ею громкую славу, потому что никто, даже самые старые старики не поняли из нее ни единого слова. Тетя Полли рассказала всем, кто я такой и какова моя история; а я, в свою очередь, должен был открыть, в каком находился безвыходном положении, когда миссис Фелпс приняла меня за Тома Сойера. Тут миссис Фелпс вмешалась сама: «Пожалуйста, продолжай называть меня тетя Салли, я так к этому привыкла»,— и вот, когда тетя Салли приняла меня за Тома, я должен был поддакнуть — другого средства не оставалось, да я знал, что и он не рассердится, ему это даже на руку будет, так как это — тайна, он сочинит целое приключение и будет очень доволен. Так это и вышло; он сам назвался Сидом, и дело уладилось как нельзя лучше.

Тетя Полли подтвердила, что старая мисс Уотсон в самом деле дала вольную Джиму; таким образом, выходило ясно и несомненно, что Том Сойер затеял всю эту возню и хлопоты для того только, чтобы освободить уже свободного нефа! А я-то раньше до этой самой минуты никак не мог понять — как при его воспитании он решается помогать негру бежать!

Тетя Полли рассказала, что когда тетя Салли написала ей, будто Сид и Том прибыли благополучно, она никак не могла понять, что это значит. Ей сейчас же пришло в голову: уж не выдал ли этот сорванец какую-нибудь новую проказу? Вот и пришлось ей тащиться в путь самой, шутка ли сказать, за тысячу миль! потому что никто не отвечал на ее письма.

— Но мы и от тебя не получали ни словечка, — возразила тетя Салли.

— Удивляюсь! Ведь я писала два раза, прося у вас объяснений.

— Мы ничего не получали, сестрица!

Тетя Полли повернулась к Тому и произнесла грозным голосом:

— Том!

— Ну, что еще? — отозвался Том раздраженно.

— Не смей так говорить со мной, бесстыдник, подай сюда письма!

— Какие такие письма?

— Подай письма! Погоди, вот я примусь за тебя…

— Они там, в чемодане. Ну, довольны теперь? Будьте покойны: они целы, я с ними ничего не сделал, даже и не заглядывал в них. Но я знал, что они наделают нам хлопот, и подумал, что если вам не к спеху, то…

— Ну, молодец, я вижу, ты нуждаешься в розге, в этом не может быть сомнения. А еще одно письмо я написала, чтобы предупредить вас, что я приезжаю. Полагаю, что и это…

— Нет, то письмо пришло вчера; правда, я еще не читала его, но оно цело у меня.

Я хотел было предложить ей побиться об заклад на два доллара, что и этого письма у нее не окажется, да побоялся и промолчал.

Глава последняя

На воле! — Вознаграждение узнику. — Ваш покорный слуга Гек Финн.

В первый раз, как только мне удалось увидеть Тома с глазу на глаз, я спросил его, какие у него были намерения, когда он устраивал побег? Что рассчитывал он делать, если б побег совершился благополучно и ему удалось бы освободить негра, который уж и без того был свободен? Он отвечал, что с самого начала он имел в виду, если удастся похитить Джима, поплыть с нами на плоту искать приключений, вплоть до самого устья реки, а потом открыть Джиму, что он свободен, и везти его обратно домой уже на пароходе, как следует, с шиком, заплатив ему за потерянное время; кроме того, он хотел заблаговременно написать домой, чтобы собрались все негры и встретили его в городе с факелами и музыкой — тогда он был бы настоящим героем, да и мы тоже. Но я подумал, что и без этой церемонии все обошлось как нельзя лучше.

Джима велели сию же минуту освободить от цепей, а когда тете Полли, дяде Сайласу и тете Салли рассказали, как усердно и добросовестно он помогал доктору ухаживать за больным Томом, они не знали, как и обласкать его: одели, кормили на убой и не заставляли работать. Мы повели его в комнату больного — и пошли у нас веселые разговоры! Том подарил Джиму сорок долларов за то, что он так терпеливо исполнял для нас роль узника; Джим ужасно обрадовался.

— Вот видите? Что я говорил вам? — обратился он ко мне. — Еще помните, тогда на Джексоновом острове? Я говорил, что у меня волосатая грудь — а это какая примета? Что я был когда-то богат и скоро опять буду богачом! Вот и вышла правда. Разбогател! Ну, что скажете? Ведь говорил я, что приметы у меня верные!

А Том строил новые планы, предлагал нам когда-нибудь ночью убежать отсюда втроем: мы добудем себе вооружение и отправимся искать приключений на Индейскую территорию — так, недели на две. Я согласился, да только вот в чем беда — у меня денег не было купить оружия, да и не думаю, чтобы я мог получить что-нибудь из дому, потому что отец, наверное, вернулся тем временем, забрал все деньги у судьи Тэчера и пропил их.

— Нет, деньги целы, — сказал Том, — теперь накопилось больше шести тысяч долларов, да и отец твой глаз не казал с тех пор. По крайней мере, до моего отъезда он не появлялся в наших краях.

— Никогда он больше не вернется, — проговорил Джим торжественно-грустным тоном.

— Почем ты знаешь, Джим? — удивился я.

— Все равно почему, Гек, но он больше не вернется!..

Я приставал к нему, и он, наконец, объяснился:

— Помните ли тот домик, что плыл по реке во время разлива, там еще лежал человек лицом вниз? Я пошел, заглянул ему в лицо, а вас не пустил войти. Ну, вот, вы можете теперь получить свои деньги когда угодно: это был ваш отец!..

Том почти совсем поправился, носит свою пулю на шее на манер часов и постоянно посматривает, который час. А мне больше не о чем писать, и я этому чертовски рад, потому что, если б я только знал, какая возня сочинять книгу, я бы и не затевал такого дела, и больше никогда не буду. Но, кажется, что я раньше других удеру на Индейскую территорию, потому что тетя Салли собирается усыновить меня и цивилизовать — а я этого не выношу. Я уж испытал, знаю, каково это!

Конец.

С почтением Гек Финн.