Марк Твен — Приключения Гекльберри Финна

Глава IX

Пещера. — Плавучий дом. — Хорошая добыча.

Захотелось мне пойти взглянуть на одно местечко, которое я облюбовал во время своих исследований; мы пустились в путь и скоро добрались до середины острова, который был невелик, всего три мили в длину и четверть мили в ширину.

На этом месте находился довольно длинный крутой холм, футов в сорок высоты. Трудно нам было вскарабкаться на верхушку, до такой степени круты были склоны, да еще заросли они густым кустарником. Наверху мы отыскали большую, глубокую пещеру в скале, со стороны Иллинойса. Пещера оказалась просторная, как две-три комнаты, соединенные вместе, и Джим мог в ней свободно стоять во весь рост. Внутри было прохладно. Джим предложил свалить туда все наши пожитки, но я возразил, что не желаю всякий раз карабкаться на такую высоту.

Джим говорил, что если спрятать лодку в надежное место, а все наши пожитки сложить в пещеру, то можно при первой же тревоге туда забиться; там нас никто и с собаками не сыщет. Вдобавок, птички предвещают дождь, так неужели же я хочу, чтобы все наши вещи промокли?

Итак, мы вернулись назад, взяли лодку, пристали поблизости от пещеры и свалили в нее все наши пожитки. Потом отыскали поблизости местечко, чтобы спрятать лодку в густых вербах. Снявши пойманную рыбу с крючков, мы снова забросили удочки и принялись готовить обед.

Вход в пещеру был настолько широк, что туда можно было бы вкатить бочку; по одну сторону от входа грунт был ровный, очень удобный для костра. Мы развели огонь и состряпали обед. Вместо ковра мы разостлали одеяло и расположились закусывать. Остальные вещи мы все сложили тут же, под рукой, в глубине пещеры. Вскоре смерклось, разразилась гроза — птички сказали правду. Потом полил дождь как из ведра, поднялся ветер — такого сильного я еще и не видывал. Это была настоящая летняя буря; такие часто бывают в наших краях. На дворе было совсем темно, небо сделалось иссиня-черное; дождь лил такими потоками, что даже на маленьком расстоянии деревья казались как в тумане, словно призраки; порою налетавший порыв ветра гнул деревья до самой земли. Деревья бешено трясли ветвями, словно обезумели, и вдруг среди густейшей тьмы вспыхивала молния, становилось светло как днем, верхушки деревьев озарялись на мгновение и снова в одну секунду все погружалось во мрак; гром разражался над нами со страшным треском, грохотал, раскатывался по небу из конца в конец, точь-в-точь будто пустые бочки катятся вниз с длинной лестницы.

— Славно мы устроились, Джим! — говорю я.— Как у нас уютно! Ну-ка, передай мне еще кусок рыбы да горячую лепешку.

— То-то! А если б не Джим,— не быть бы вам здесь, миленький! Так бы и сидели до сих пор в лесу, без обеда, весь мокрехонек! Птички уж знают, когда быть дождю, дитятко!

В течение десяти дней вода в реке все прибывала да прибывала и наконец вышла из берегов, залила все низкие места острова на три-четыре фута. Со стороны Иллинойса река разлилась на несколько миль, но со стороны Миссури ширина ее осталась та же — всего полмили, потому что берег Миссури отвесный, словно стена.

Днем мы разъезжали по острову на лодке. Было свежо и тенисто в лесу, даже во время палящего зноя. Мы пробирались в чаще меж деревьев; иной раз попадали в такую густую заросль дикого винограда, что приходилось возвращаться назад и выбирать другую дорогу. Чуть не на каждом старом, корявом дереве ютились кролики, змеи, векши и разные зверьки; по прошествии нескольких дней после наводнения они становились совсем ручными, потому что проголодались — можно было прямо подплывать к ним и хватать их руками, только, конечно, не змей и не черепах, те сейчас же соскальзывали в воду. На том холме, где была наша пещера, их было полно. Стоило захотеть, мы могли бы их набрать себе сколько угодно.

Раз ночью мы поймали часть плота — славные, крепкие еловые доски. Плот был шириной в двенадцать футов, а длиной около пятнадцати; верхняя настилка сидела над водой на шесть-семь дюймов, прочная, ровная, гладкая. Днем мы часто видели плывущие мимо бревна, но пропускали их, боясь показываться при дневном свете.

На другую ночь, как раз перед рассветом, вдруг, смотрим, плывет целый дом! Довольно большой, с крышей, как положено. Мы подплыли к нему, причалили и влезли в окно. Было еще слишком темно, чтобы все разглядеть; поэтому мы привязали покуда лодку к плавучему дому и стали ждать зари.

Лишь только рассвело, мы опять заглянули в окошко и увидали кровать, стол, два старых стула и еще множество вещей, разбросанных по полу; по стене висело разное платье, В дальнем углу комнаты, на полу лежало что-то похожее на человеческую фигуру. Джим окрикнул его:

— Эй, кто там?

Человек не шевельнулся. Я крикнул еще раз, и тут Джим сказал:

— А ведь человек-то не спит, он умер! Погодите, я схожу посмотрю…

Он вошел, нагнулся над лежащим и проговорил:

— Так и есть — мертвый. Ему прострелили спину. Должно быть, он убит дня два-три тому назад. Войдите, Гек, только не смотрите на его лицо, — страшно!

Джим прикрыл убитого какими-то старыми тряпками. Напрасно: у меня не было никакой охоты смотреть на мертвеца. Засаленные карты были раскиданы по полу; тут же валялись пустые бутылки из-под водки и пара масок из черного сукна: стены были испещрены безграмотными надписями и рисунками углем. Тут же висели два поношенных, грязных женских ситцевых платья, большая женская шляпа, несколько юбок и кое-какая мужская одежда. Все это мы сложили в свою лодку, авось пригодится. На полу валялась старая соломенная шляпа — мы и ее прихватили. Потом мы нашли бутылку с молоком, заткнутую соской для грудного ребенка. Бутылку мы охотно бы взяли, но она оказалась разбитой. В углу стоял старый ящик и потертый чемодан с обломанными петлями. Они были раскрыты, но в них мы не нашли ничего, что стоило бы захватить.

По тому, как разбросаны были вещи, можно было судить, что жильцы дома выбирались впопыхах и не могли унести с собой всего скарба.

Мы нашли еще старый жестяной фонарь, кухонный нож без черенка, новехонький складной ножик, пачку сальных свечей, жестяной подсвечник, флягу, жестяную чайную чашку, старое шерстяное одеяло с постели и ридикюль с иголками, булавками, воском, пуговицами, нитками и разной дребеденью, потом еще молоток, несколько гвоздей, леску для удочки в мой мизинец толщиной, с несколькими громадными крючками, сверток оленьей кожи, кожаный собачий ошейник, лошадиную подкову и несколько склянок с лекарствами, но без ярлыков; мы уже собрались уходить, как я нашел почти новую скребницу, а Джиму попались под руку старый смычок от скрипки и деревянная нога; ремни от нее были оторваны, но нога была ничего, хорошая, только для меня чересчур длинная, а для Джима чересчур короткая; другой ноги, под пару, мы нигде не могли отыскать, как ни шарили по всему дому.

Итак, если рассудить, то мы сделали недурную находку. Но оказалось, что мы уплыли довольно далеко с домом и очутились, по крайней мере, на четверть мили ниже острова; между тем совсем рассвело. Я заставил Джима лечь на дно лодки и прикрыл его одеялом, иначе могли его заметить и донести, что видели беглого негра. Я стал грести по направлению к берегу Иллинойса, но нас постоянно относило течением. Наконец я попал в стоячую воду у берега; приключений с нами не случилось никаких, и мы не встретили ни души. До пещеры мы добрались благополучно.

Глава X

Находка. — Старик Бенкер. — Переодеванье.

После завтрака я было завел речь про мертвеца и пустило в догадки, как его убили, но Джим велел мне замолчать, не хорошо, говорит, это принесет нам несчастье, а еще, чего доброго, мертвец станет являться по ночам. Непогребенный покойник бродит по белу свету охотнее того, который лежит себе удобно и прочно в могиле. Это показалось мне резонным, и я не стал возражать; но в душе не мог не думать об этом; мне ужасно хотелось бы узнать, кто застрелил человека и для чего это сделали?..

Перебирая захваченную нами добычу, мы нашли восемь серебряных долларов, зашитых в подкладке старого суконного пальто. По догадкам Джима, жильцы дома, вероятно, украли пальто, иначе, зная, что там деньги, они не оставили бы его. Я заметил, что они, должно быть, убили того человека, но об этом Джим не захотел больше разговаривать.

— Вот, ты все боишься, что это принесет нам несчастье, — сказал я, — не то ли самое ты говорил намедни, когда я принес змеиную шкурку, которую нашел на горе? Ты уверял, будто нет ничего хуже на свете, как трогать руками змеиную шкуру, — непременно случится беда. А что же вышло на поверку? Мы нашли кучу всякой всячины, да еще восемь долларов в придачу. Желал бы я каждый день такого несчастья, Джим!

— Ничего не значит, ничего не значит, душенька, погодите еще радоваться, придет беда, придет, помяните мое слово!..

И в самом деле пришла беда. Разговор этот происходил во вторник; а в пятницу, после обеда, когда мы лежали себе в траве, на верхушке нашего холма, нам не хватило табаку. Я пошел за новым запасом в пещеру и наткнулся на гремучую змею. Я тут же убил ее и свернул в ногах Джимовой постели точно живую — мне казалось забавным, что Джим найдет ее и страшно испугается. Ладно. К ночи я совсем позабыл о змее; Джим бросился на свое одеяло, между тем как я высекал огонь, — смотрю, другая змея тут как тут — и ужалила Джима!

Он вскочил с воплем; первое, что нам бросилось в глаза при свете, — была змея, готовая ужалить его вторично. Я вмиг убил ее палкой, а Джим схватил отцовскую бутыль и давай тянуть водку.

Он был босиком, и змея укусила его как раз в пятку. Всему виной я: ну, можно ли быть таким дураком и не помнить, что, где аи оставишь мертвую змею, ее самка или самец непременно приползут на это место! Джим велел мне отрубить змеиную голову, забросить ее, потом снять шкуру со змеи и зажарить кусочек мяса. Я все это проделал, а он съел зажаренное мясо, говоря, что это поможет ему вылечиться. Он велел мне также снять гремушки с змеиного хвоста и привязать их ему к кистям рук. И это помогает. Тогда я успокоился и поскорее выбросил обеих змей в кусты: не хотелось мне, чтобы Джим догадался, что я всему виною. Джим все тянул из бутылки, по временам он отрывался от водки, скакал по пещере и выл; потом снова прикладывался к горлышку. Ступня его порядочно распухла, да и вся нога тоже. Мало-помалу водка начала действовать; что касается до меня, то я предпочел бы, чтобы меня укусила змея, нежели напиться пьяным, как отец.

Джим пролежал четверо суток. После этого опухоль стала понемногу спадать, и он встал здоровехонек. Я дал себе слово, что век не притронусь к змеиной шкуре, — теперь я убедился, каково это! Джим надеялся, что в другой раз я ему поверю: трогая змеиную кожу, такую накличешь себе беду, что страсть! Может быть, мы еще легко отделались. Уж во сто раз лучше, говорит, увидеть новый месяц через левое плечо, чем тронуть рукой змеиную шкуру. Я сам начинал думать то же самое, хотя всегда был уверен, что нет на свете беды хуже и поступка безрассуднее, как смотреть на новый месяц через левое плечо. Старик Хэнк Бенкер однажды это сделал и даже хвастался этим: и что же? — не прошло двух лет, как однажды, напившись пьяным, он свалился с башни и расшибся в пух и прах, так что похож был на лепешку; его положили меж двух дверей вместо гроба, да так и похоронили; я сам не видал, отец мне рассказывал. То-то и есть, а все оттого, что смотрел на месяц через левое плечо, как дурак какой!

Дни шли за днями, и река опять вернулась в свои берега; тогда мы нацепили на один из рыболовных крюков целого кролика, содрав с него шкуру, закинули его в воду и поймали сома в рост человека, — длиной около шести футов, а весом больше двухсот фунтов. Разумеется, мы не могли справиться с ним — он стащил бы нас в воду. Вот мы сидели и наблюдали, как он метался и рвался, покуда не заснул. В желудке у него мы нашли медную пуговицу, какой-то круглый комок и множество разной дряни. Комок разрубили топором и нашли внутри катушку. Джим говорит, что она долго пробыла в рыбе, если так затвердела и превратилась в шар. Рыба была преогромная, — вряд ли такую другую когда вытаскивали из Миссисипи. Джим уверял, что никогда не видывал такой большой. Немало бы за нее дали в городе. Такую рыбу обыкновенно распродают по фунтам на рынке; всякий покупает себе кусочек — мясо у нее белое как снег и очень вкусное, если его зажарить.

На следующее утро я заметил Джиму, что становится скучно — хорошо бы развлечься. Не пробраться ли за реку взглянуть, что там делается? Джиму понравилась эта мысль; но он советовал мне идти, когда стемнеет, и притом глядеть в оба. Подумав хорошенько, он предложил мне надеть что-нибудь из старого платья и нарядиться девочкой. Что ж! Эта мысль недурна. Мы укоротили одно из ситцевых платьев, я засучил себе панталоны по колено и надел платье. Джим застегнул его сзади на крючки — и вышел славный наряд. На голову я надел капор от солнца, и оттуда лицо мое выглядывало как из трубы. Джим божился, что никто меня не узнает даже днем. Я целый день проходил в таком костюме, чтобы попривыкнуть, и под конец стал чувствовать себя довольно ловко, только Джим заметил мне, что у меня походка совсем не такая, как у девочки; да еще вот что: надо оставить привычку подымать юбку, чтобы засовывать руки в карманы штанов. Я это принял к сведению — и вышло гораздо лучше.

Как только стемнело, я поплыл в лодке к берегу Иллинойса. Хотел я причалить немного ниже пристани, но течением меня отнесло к другому концу города. Нечего делать, я привязал лодку и побрел вдоль берега. Огонек светился в маленькой лачужке, где давно уже не было жильцов: странно ~ кто бы там мог поселиться? Подкравшись, я заглянул в окошко. Женщина лет сорока вязала чулок перед сосновым столом, на котором горела свечка. Лицо ее было мне незнакомо,— должно быть, она чужая, приезжая, потому что во всем городе не было лица, которого бы я не знал. Это еще счастье, а то уж я стал раскаиваться, что пришел: знакомые могли узнать мой голос и догадаться, кто я. Но если эта женщина пробыла в таком маленьком городке хоть два дня, она уже может рассказать мне все, что мне нужно знать; я постучался в дверь, стараясь не забывать, что я девочка.

Глава XI

Разговор Гека с незнакомой женщиной. — Допрос. — Противоречия. — Гошен. — За нами гонятся.

— Войди, — проговорила женщина. Я вошел.

— Сядь.

Я сел. Она оглядела меня с ног до головы своими маленькими, блестящими глазками.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Сара Вильяме.

— А где ты живешь? Не по соседству ли?

— Нет, мэм. В Гукервилле, в семи милях отсюда. Я шла все время пешком и устала.

— Небось и проголодалась? Погоди, я найду тебе чего-нибудь поесть.

— Нет, мэм, я есть не хочу. Давеча я была страшно голодна, остановилась на ферме — отсюда будет с милю, вот почему и запоздала. Мама лежит больная, денег у нее нет ни гроша, я и пришла сказать об этом дяденьке Абнеру Муру. Мама говорит, что он живет в верхнем конце города, Я здесь в первый раз… А вы его знаете?

— Нет, да ведь я здесь мало кого знаю. Еще двух недель не прошло, как мы живем здесь. Отсюда довольно далеко до верхнего конца города. Лучше оставайся здесь переночевать. Сними шляпу.

— Нет, — сказал я, — мне бы только немножко отдохнуть, я пойду дальше. Я не боюсь темноты.

Она возразила, что не пустит меня одну, а вот скоро ее муж вернется и проводит меня. Потом она стала рассказывать про своего мужа, про всю свою родню и про то, как им хорошо жилось прежде и как они дали маху, что переселились в этот городок — и пошла, и пошла… я уж стал опасаться, не дал ли я маху, забравшись сюда с целью разузнать, что делается в городе. Но вот наконец она завела речь про убийство, про отца, и тогда я готов был слушать ее болтовню сколько угодно. Она рассказала мне, как Том Сойер и я нашли клад в шесть тысяч долларов (она уверяла, будто в десять), рассказала все про отца, изобразила, что это за сокровище, и какое я сокровище; и, наконец, начала про то, как меня убили.

— Кто же убил-то? — спросил я. — Мы много слышали об этом в Гукервилле, но так-таки и не узнали, кто убил Гека Финна.

— Ну, признаюсь, многие хотели бы докопаться, кто убийца. Некоторые подозревают, что старик Финн сам это сделал.

— Да?.. Быть не может!

— Сперва почти все так думали. Чуть-чуть было не расправились с ним по закону Линча. Да потом изменили мнение и решили, что это сделал беглый негр по имени Джим…

— Как, он?!

Я прикусил язык, сообразив, что лучше помалкивать. А она продолжала, даже не замечая, что я прервал ее:

— Негр сбежал в ту самую ночь, как убили Гека Финна. За его поимку назначили награду — триста долларов. И за старика Финна тоже назначена награда — двести долларов. Видишь ли, он явился в город, поутру после убийства, и сам рассказал о происшествии, потом ездил вместе со всеми на пароходе отыскивать тело как ни в чем не бывало. Уж перед вечером его хватились, чтобы расправиться с ним судом Линча, а его и след уж простыл. Ну и на другой день, как обнаружилось, что негр сбежал, на него и взвалили убийство. Между тем, покуда об этом судили-рядили, вдруг возвращается старик Финн, вламывается к судье Тэчеру, буянит, кричит, чтобы ему дали денег искать негра по всему Иллинойсу. Судья дал ему немного денег, но в тот же вечер он напился и прошатался до полуночи с двумя какими-то подозрительными молодцами, а потом скрылся вместе с ними. С той поры он так и не показывался, никто и не думает, чтобы он вернулся теперь, многие все-таки уверены, что это он сам укокошил своего сынишку, подстроив все так, чтобы подумали, будто это сделали разбойники, и чтобы потом заполучить Гековы деньги без всякой тяжбы. Говорят, он на это способен. Ужасно хитрый негодяй! Если он не вернется в течение года, все обойдется для него благополучно. Ведь против него нет никаких прямых улик, это ясно; все тогда уляжется, и он преспокойно заберет себе денежки!

— Да, и я тоже думаю, мэм. Мне кажется, это очень правдоподобно. Что же, теперь перестали подозревать негра?

— О нет, не все. Некоторые еще думают, что это его рук дело. Впрочем, теперь уж и до негра скоро доберутся; авось он признается с перепугу.

— Как, разве до сих пор его ловят?

— Ах ты, дурочка! Да разве триста долларов на полу валяются? Не каждый день их найдешь. Думают, что негр здесь где-нибудь скрывается недалеко. Я сама того же мнения, но не разглашаю этого нарочно. Намедни я разговаривала с одним старичком и его старушкой — они живут здесь по соседству в бревенчатой лачуге, — старики и говорят, между прочим: вряд ли кто когда-нибудь бывает на том острове напротив, на Джексоновом острове, как его называют. «Живет там кто-нибудь?» — спрашиваю я. «Нет, никого». Я замолчала, но все об этом думала про себя. Я почти уверена, что видела там дым, на мысу, дня два тому назад. Чего доброго, думаю, это негр там скрывается. Во всяком случае, стоит обыскать это место. После того я уже дыма не видала,— верно, негр ушел оттуда, если это был он. Но мой муж все-таки отправится туда на разведку, он да еще другой человек. Он был в отлучке по делам, но сегодня вернулся, я ему все рассказала.

Мне стало так неловко, что я не мог сидеть смирно и беспокойно вертел руками; в смущении я взял иголку со стола и принялся вдевать в нее нитку. Руки мои тряслись, и дело не спорилось. Женщина замолчала, я поднял на нее глаза — она пристально смотрела на меня, слегка улыбаясь. Я положил на место иголку с ниткой и сделал вид, что слушаю с интересом, — да и как было не заинтересоваться?

— Триста долларов — экая куча денег! — проговорил я, — Вот кабы они моей маме достались! А что, ваш муж сегодня туда поедет?..

— Как же, непременно. Он пошел теперь в город с тем человеком, о котором я тебе говорила, раздобыть лодку и взять у кого-нибудь, если можно, еще одно ружье. Они отправятся после полуночи.

— Не лучше ли, если они подождут до рассвета? Виднее будет.

— Это так, да и негру тогда виднее. После полуночи же он, вероятно, заснет, тогда им удобнее будет пробраться лесом, отыскать его костер в темноте, если он развел его.

— Об этом я и не подумала.

Женщина опять пытливо взглянула на меня, и мне стало очень не по себе. Немного погодя она спросила:

— Как тебя зовут, душечка? Я забыла.

— М… Мэри… Вильямс.

Мне вдруг вспомнилось, что я как будто назвал себя иначе в первый раз, — словно бы я сказал тогда Сара; я сконфузился и боялся, что она это заметит. Мне ужасно хотелось, чтобы хозяйка что-нибудь сказала, и чем дольше она молчала, тем больше я чувствовал смущение.

— А мне показалось, душечка, — проговорила она наконец, — что ты сначала назвалась Сарой?

— Да, мэм, это правда. Сара Мэри Вильяме. Сара мое первое имя. Иные зовут меня Сарой, а иные Мэри…

— В самом деле?

— Да, мэм…

У меня немного отлегло от сердца, но все же мне хотелось поскорей выбраться отсюда. Я не смел поднять глаз.

Тут хозяйка принялась тужить, жаловаться на тяжелые времена; говорила, как бедно им приходится жить и как крысы хозяйничают здесь, в лачуге, будто у себя дома, и так далее в том же роде; я опять немножко ободрился. Насчет крыс она была права. То и дело из щелей высовывались крысиные мордочки. Она рассказывала, что, когда она одна, ей всегда приходится иметь под рукой что-нибудь тяжелое, чтобы кидать в крыс, а то они не дают ей покоя, проклятые. Она показала кусок свинца, — этим она обыкновенно довольно метко попадает, да вот дня два-три тому назад потянула себе руку и теперь не может бросать. Однако она тут же попробовала метнуть свинцом в крысу, но промахнулась и вскрикнула «ох!» от боли. Затем она велела, чтобы попытался я. Мне хотелось улизнуть, прежде чем вернется старик, но, разумеется, я не подал виду, а взял свинец, и первую крысу, которая показала нос, я так здорово полоснул, что она едва унесла ноги. Хозяйка похвалила меня за ловкость и выразила надежду, что следующую крысу я непременно убью. Она подняла кусочек свинца, потом принесла моток пряжи и велела мне помогать ей разматывать нитки. Я растопырил руки, она надела на них моток и продолжала тараторить про свои делишки.

— А ты не прозевай крыс, — заметила она вдруг. — Лучше держи свинец у себя на коленях наготове.

Она бросила мне комок на колени; я проворно сдвинул ноги, а она все продолжала говорить без умолку. Вдруг она сняла моток с моих рук, заглянула мне в глаза, да так ласково,

и сказала:

— Ну-ка, признавайся, как твое настоящее имя?

— Ч-что такое, мэм?!

— Ну да, как тебя зовут? Билл, или Том, или, может быть, Боб?..

Я затрясся как осиновый лист и не знал, куда деваться.

— Помилуйте, мэм, не смейтесь над бедной девочкой, — пробормотал я, — если я вам мешаю, то я…

— Полно, перестань. Сядь и оставайся на месте. Я тебя не обижу и не донесу на тебя. Ты только расскажи мне свою тайну, доверься мне. Я не разболтаю; мало того, я еще помогу тебе. И старик мой поможет, если хочешь. Знаю я, ты, верно, сбежавший подмастерье, вот и все. Что ж, невелика важность. Тут нет ничего дурного. С тобой, верно, жестоко обращались, а ты взял да и удрал. Господь с тобой, дитятко, я не выдам тебя. Расскажи мне всю правду, будь умница!

Я сконфузился и признался, что в самом деле нечего больше играть комедию; лучше отвести душу и покаяться во всем,— только бы она не разболтала. Я рассказал ей, что я круглый сирота, отец с матерью у меня померли; вот и отдали меня к сердитому старому фермеру, в тридцати милях отсюда; он обращался со мной так безжалостно, что я потерял терпение, воспользовался его отлучкой, стащил кое-какую одежу его дочери и сбежал; за три ночи я прошел тридцать миль. По ночам я шел, а днем прятался и спал; я захватил с собой из дому мешок с хлебом и мясом и этим питался всю дорогу. Теперь я надеюсь, что дядя Абнер Мур возьмет меня на свое попечение — за тем я и пришел в этот город, Гошен…

— Гошен, дитятко? Да это вовсе не Гошен, а Питерсборо, Гошен в десяти милях выше по реке. Кто тебе сказал, что это Гошен?

— Один человек, которого я повстречал сегодня на рассвете. Дойдешь, говорит, до перекрестка, там, говорит, возьми вправо — милях в пяти оттуда и будет Гошен.

— Он был пьян, должно быть, или нарочно морочил тебя…

— Правда, он смахивал на пьяного, — да что уж говорить, теперь все равно. Пойду дальше и доберусь до Гошена на рассвете.

— Постой минутку. Я дам тебе кое-что закусить. Пригодится в дороге.

Она приготовила мне закуску и говорит:

— А ну, скажи-ка мне, мальчуган: когда корова лежит на земле, как она подымется сперва — задом или передом?

— Задом, мэм.

— Ну а лошадь?

— Передними ногами.

— С которой стороны дерева больше мху растет?

— С северной.

— А если пятнадцать коров пасутся на пригорке, сколько из них едят траву, обратившись головами в одну сторону?

— Все пятнадцать, мэм.

— Ладно, видать, что ты жил в деревне. А я думала, уж не хочешь ли ты опять морочить меня! Как же тебя зовут по-настоящему?

— Джордж Питерс.

— Хорошо же, помни свое имя, Джордж. Не забывай его и не говори, что тебя зовут Александром, а потом Джорджем Александром, когда тебя поймают. Да смотри, не попадайся ты на глаза женщинам в этом наряде. Ты плохо разыгрываешь роль девочки; а мужчин, впрочем, ты, пожалуй, сможешь одурачить. Вот еще что: когда вдеваешь нитку в иголку, не суй ушко на нитку, а держи иголку неподвижно и продевай в нее нитку — женщины делают так, а мужчины всегда наоборот. А еще, когда кидаешь чем-нибудь в крысу или во что другое, становись на цыпочки, подымай руку как можно выше над головой и промахивайся на целую сажень. Кидай сплеча, выпрямив руку, как кидают девочки, а не от кисти и локтя — как мальчики делают. Заметь тоже, когда девочка старается поймать что-нибудь себе на колени, она раздвигает колени, а не сжимает их, как ты давеча сделал, когда ловил свинец. Я сейчас же догадалась, что ты мальчишка, как только увидела, как ты неумело вдеваешь нитку в иглу, а уж остальные приметы только подтвердили мою уверенность. Ну а теперь ступай с богом к своему дядюшке, Сара Мэри Вильямс Джордж Александр Питерс, и если попадешь в беду, дай знать миссис Джудите Лофтус — это я; постараюсь помочь тебе. Держись все время береговой дороги и в другой раз захвати с собой чулки с башмаками. Дорога тут каменистая, и ты поранишь себе ноги, пока доберешься до Гошена.

Пройдя берегом ярдов пятьдесят, я вернулся назад к тому месту, где был привязан мой челнок. Я вскочил в него впопыхах, поплыл вверх по реке и переправился на ту сторону. Шляпку свою я сбросил — мне больше не нужны были шоры. Очутившись на середине реки, я услышал бой часов, остановился и насторожил уши: звук несся по воде слабый, но отчетливый — пробило одиннадцать. Когда я добрался до острова, я не остановился даже, чтобы перевести дух, хотя порядочно запыхался, а бросился прямо к лесу, где был прежний мой бивуак, и развел яркий костер на высоком, сухом месте.

Потом опять прыгнул в челнок и поплыл к нашему привалу, на полторы мили ниже, торопясь, насколько хватало сил. Я высадился, помчался по лесу к холму и прямо в пещеру. Джим крепко спал. Я растолкал его:

— Вставай проворней, Джим! Нельзя терять ни минуты!.. За нами погоня!

Джим не стал расспрашивать, даже не проговорил ни слова; но по тому, как он лихорадочно торопился, можно было судить, до какой степени он перепуган. Тем временем все наше имущество было наскоро перетащено на плот, и мы приготовились отчалить на нем из бухточки, окруженной вербами. Первым делом мы потушили огонь у пещеры и потом не зажигали даже свечи.

Я отъехал немного от берега на челноке и осмотрелся кругом — не видать ли чего, но, если б даже и была какая-нибудь лодка на реке, я не мог бы ее разглядеть: царила глубокая тьма, и только звезды слабо мерцали на небе. Мы отчалили на плоту и поплыли в тени, мимо острова, среди мертвой тишины, не произнося ни слова.