Еще раз заикнулся он комбату о хотя бы двухдневном отпуске, чтобы смотать в Юлькину часть, но тот отказал вежливо, ссылаясь на то, что формирование закончено и вот-вот может быть приказ об отправке на передовую… Пришло еще одно письмо от Юльки, где писала она почти то же самое: хорошо ей здесь, ребята берегут ее, называют сестренкой, а кто постарше — доченькой… А через неделю другое, написанное ее подругой: Юльку убили, она захоронена около штаба полка… Остались у подруги письма Юльки и дневник, но по почте это посылать нельзя. Может, он приедет?
Володька бросился к комбату и молча дал ему письмо. Тот прочел, ничего не сказал, только посмотрел на него, наткнувшись на мертвые, погасшие Володькины глаза, и вызвал начштаба.
— Выпиши Канаеву отпуск на два дня…
— Есть, — вытянулся дисциплинированный Чирков.
— Благодарю, товарищ майор, — тихо сказал Володька.
Через час, получив сухой паек, он широким пехотинским шагом шел уже к большаку, чтоб поймать попутную машину… Сделав по дороге три пересадки, к вечеру был уже в расположении дивизии и спросил там, как найти полк. Двенадцать километров до штаба полка прошел он за полтора часа и стал разыскивать начальника связи. Того не оказалось на месте. Но нашлась девушка, писавшая ему о Юле. Звали ее Люда. Она провела Володьку к могиле… В горле застрял ком, и он не мог говорить, слушал Люду, рассказывавшую, как любили все Юльку и какая она была хорошая.
Володька стоял у рыжего холмика, машинально запоминая ориентиры, по которым можно будет разыскать могилу после войны. Стоял сгорбившись, все еще не представляя реально, что он больше никогда не увидит Юльку и что вот здесь, под небольшим слоем земли лежит она…
— Бомбежка или артналет? — спросил наконец у Люды.
— Нет, пуля… Исправляла поврежденную связь, — тихо ответила она, вытирая глаза.
— Веди к этому майору.
Люда смешалась, опустила голову.
— Я не знаю, где он… — а потом добавила: — Может, не стоит, товарищ старший лейтенант?
— Найди! Не бойся, я просто поговорю с ним.
— Я не боюсь… Вы что-нибудь с ним сделаете, — пробормотала она, — не надо, прошу вас, не надо… Юля тоже не захотела бы этого.
— Я что тебе сказал, — прикрикнул Володька. — Все равно разыщу его. Пойдем, — он резко повернулся.
Они пошли к штабу, и около него среди группы стоявших военных Люда показала на полноватого немолодого майора.
— Ладно, — сказал Володька. — Теперь уходи.
Люда отошла, а он направился к майору.
— Разрешите обратиться, товарищ майор, — спросил Володька совершенно спокойно.
— Слушаю вас, — повернулся майор.
— Я офицер связи. Требуется поговорить конфиденциально. Отойдемте в сторону.
— Хорошо, — согласился майор и пошел за Володькой.
Тот завернул на тропу, ведущую к кустам, и, пройдя несколько шагов, откуда они уже были не видны из избы, где расположен штаб, остановился.
— Донесение из соседней части? — спросил майор. — Так точно. Сейчас, — Володька сделал вид, что открывает планшет, а потом снизу ударил майора под ложечку.
Майор сразу сломался пополам, и единственное, что Володька запомнил, удивление, а потом страх в его глазах. Видимо, понял он, кто этот старший лейтенант и зачем появился. Перегибаясь пополам, майор все же потянулся к кобуре, но Володька резко ладонью рубанул по руке, а потом снизу в челюсть… Уже не помня себя, он бил его по лицу и прямыми, и сбоку, бил тяжелым сапогом по голове, когда тот упал, забыв святое правило марьинорощинской шпаны — лежачего не бить…
Очнулся он, лишь когда несколько человек схватили его за руки и заломили назад… Кто-то вырвал из кобуры его пистолет, кто-то ударил. Затем оттащили от лежащего окровавленного майора.
Володька не сопротивлялся, и вскоре ему отпустили руки. Только молодой капитан, скомандовавший перед этим «Врача к майору», держал его за локоть и с любопытством поглядывал на Володьку.
— За что вы его так? И вообще откуда вы? — спросил капитан.
— Он знает за что, — махнул головой Володька. — Я приехал из соседней части… У вас убита моя подруга… школьная, — еще не отдышавшись, глухо произнес он.
— Ваша должность?
— Командир разведвзвода.
— Понятно… — протянул капитан. — Били вы со знанием дела.
— Он, гад, за пистолет схватился… Пришлось.
— Что ж, будет тебе штрафной, — вроде с сочувствием сказал капитан, отпуская Володькин локоть. — Не убежишь?
— Зачем? — пожал плечами Володька. — А штрафной будет, — примиренно пробормотал он. — Мне сейчас все равно, где подыхать, капитан. Разведвзвод, сам знаешь, не курорт.
Володьку отвели на полковую «губу» — сырую маленькую землянку, сняли ремни и передали двум часовым… Ну, а дальше как в тумане. Приезжал начштаба Чирков хлопотать за Володьку, стараясь спасти его от трибунала, но ничего не вышло — майор лежал в госпитале в тяжелом состоянии.
Валяясь в вонючей землянке, безостановочно куря махру, которой снабжали его часовые, в тупом безразличии ждал он трибунала — будь что будет… На войне можно несколько месяцев находиться на передке даже не поцарапанным, а можно и в глубоком тылу погибнуть от самолетной бомбежки или нарваться на пропущенную саперами мину, можно и в штрафном отделаться легким ранением, искупить кровью. Поэтому Володька не сожалел о содеянном и вспоминал с каким-то странным сладострастием, как бил он майора, мстя за Юльку… Обидно было только, что, если останется живым в штрафном, не попадет уже в свой батальон, к своим ребятам.
…Закончив рассказ, Володька долго молчал… Виктор налил ему еще водки.
— Понимаешь, после этого я не мог писать Тоне… Все время перед глазами стояла Юлькина могила, этот рыжий холмик… — тихо сказал Володька.
— Да, конечно…
Они еще немного посидели… Недалеко от их столика опять назревал какой-то скандал и опять суетились официанты, ругаясь и бормоча, что ни одного вечера нет покоя… Публика фронтовая, нервишки потрепаны. Особенно пехотные офицеры, чудом в живых оставшиеся и более других на войне хватившие, те с ходу за пистолеты, чуть что не по ним. Понять все это можно, тем более что как ни скрытно отправлялись эшелоны на восток, но знали об этом. Знали, что впереди еще война, а какая она будет, неизвестно — малая или большая? Да и на малой все равно убивают…
Юлькин дом находился всего в одном квартале от Володькиного, но шел он это близкое расстояние довольно долго, все время помня предупреждение матери не проговориться, что Юлька пошла в армию добровольно. Честно говоря, был бы рад, не застав Юлькиных родителей дома, представляя ясно, что его ждет. Он не сразу решился позвонить и долго топтался у знакомой двери, пока не искурил целую папиросу… Открыла ему Юлькина мать.
— Володя… — тихо произнесла она. — Мы давно ждем вас. Проходите.
Он вошел в комнату. Сильно постаревший Юлькин отец поднялся ему навстречу и обнял. Потом его усадили за стол, и начался тихий, печальный разговор, от которого у Володьки ломило грудь. В этой комнате весь воздух был пронизан негромким, без слез и рыданий горем. Так же, как и в мае сорок второго при проводах Юльки, ее отец дрожащей рукой разлил водку, и так же, как и тогда, горлышко бутылки билось о края рюмок и дробное, тоскливое дребезжание царапало душу — они поминали Юльку…
Ее родители не могли сейчас поехать на могилу дочери. Еще не давали отпусков, и они просили Володьку проводить их, когда это станет возможным, без него ведь не найти им. Володька обещал, хотя сам был не очень уверен, отыщет ли тот небольшой холмик: прошло два года, время могло стереть его с лица земли, а запомнившиеся ориентиры — сосна слева, большой сарай сзади — исчезнуть.
Володька сидел за столом, пил жидковатый чай, думая о том, что эта встреча оказалась не такой уж тяжелой и страшной, как ему думалось. Было горе, но с ним уже смирились. От этого оно не стало меньшим, оно было велико, но примиренность, тихость его как-то успокаивающе подействовали на него. Он-то, зная, как погибла Юлька, до сих пор не мог смириться с ее смертью. Был виновник, которого, попадись он и сейчас ему на глаза, Володька жестоко наказал бы, как и в тот осенний день сорок третьего.
Получив пенсию, Володька шел по Сретенке, как всегда, поглядывая по сторонам, вдруг встретит кого-то. Проходя мимо Селиверстова переулка, решил зайти в бар, отметить получение пенсии парой кружек пива. Большего он позволить себе не мог — еще не выкуплен паек по карточкам.
В знакомом баре около камина в углу сидел безногий инвалид с аккордеоном и что-то наигрывал. Стоял кисловатый запах пива, над каждым столиком вились дымки, сквозь которые Володька не сразу разглядел сидящую в глубине зала девушку в военной форме и тоже не сразу узнал в ней Лелю, о которой говорила ему Майка и к которой он так и не собрался зайти Она действительно сильно изменилась, была очень худа, а ярко накрашенные губы только подчеркивали бледность ее лица. Леля сидела одна с папироской в зубах, на столике перед ней стояли пустая стопка и недопитая кружка пива. Володька подошел.
— К тебе можно, Леля?
Она резко подняла голову, почему-то покраснела и натянуто улыбнулась.
— Володька… Очень рада. Садись, конечно, — сказала она хрипловатым голосом. — Кто-то из девочек говорил, что видели тебя.
Пожимая протянутую Лелей руку, он ощутил, как жестковата и неухожена она.
— Заказать еще? — спросил Володька, садясь за столик.
— Что же, закажи… Ради встречи.
Пришлось заказать и себе, а это сразу опустошило его карман на восемьдесят рублей. Ладно, подумал он, столько лет не видались…
— Как ты меня узнал? Я здорово изменилась, — сказала Леля.
— Ничего ты не изменилась, — соврал он. — Узнал сразу.
— Врешь, Володька. Сама знаю…
Тут официант принес заказанное. Леля подняла стопку:
— Ну, давай за встречу.
— Давай, — поднял свою и Володька.
Она привычно, по-мужски резко чокнулась, так же по-мужски лихо опрокинула стопку. Закусывать было нечем. Они запили пивом, а потом задымили.
— Я в начале сорок второго в армию пошла. Сперва зенитчицей в Москве служила, а потом… — она взмахнула рукой, — на фронт. Да чего болтать, сам все знаешь… У меня ребенок, Володька.
— Слыхал…
— Осуждаешь?
— Нет, Леля, — ответил он, не задумавшись, правду.
— Любовь, да еще необыкновенная, — горько усмехнулась она, а потом рассмеялась, пропев: — «Обещал он, конечно, жениться, оказался же сам при жене». Все ясно?
— Ясно.
— Институт, разумеется, к черту! В кассирши подалась, — она отхлебнула пива, задумалась. — А помнишь, как меня в школе дразнили?
— Лелька-интеллигентка, — улыбнулся Володька.
— И вот в кассиршах буду вместо университета, — она опять усмехнулась.
— Поступи на заочный, — предложил он.
— Куда там! Времени и так не хватает… Проживу и без университета. Не до жиру сейчас, как говорится, быть бы живу.
— Это так, — согласился Володька. Они долго молчали… Володька не знал, что сказать, а ей, видимо, вообще говорить больше не хотелось.
— Мальчик у тебя или девочка? — наконец спросил он, чтоб разрядить неловкую паузу.
— Парень… К счастью. Вам, мужикам, жить легче.
— Наверно… Хотя я что-то совсем не представляю своего будущего. Безразличие какое-то…
— Устали мы, Володька, на войне. Мне тоже как-то все равно. Помнишь, на фронте говорили — будь что будет? Сейчас я тоже — будь что будет… — она затянулась папиросой. — Мужика мне, конечно, не найти. Видишь, какой выдрой стала. Да и ребенок к тому же… — глотнула пива, потом задумчиво сказала: — Теперь иногда думаешь, может, зря так туда рвалась? Мужики, мат, смерть…
— Была же любовь, Леля, — попытался Володька смягчить ее воспоминания.
— Ты же знаешь, какая там любовь? Временная… Обреченная с самого начала. Так и получилось, — она медленно допила пиво, задумалась, потом подняла голову. — У меня такое ощущение, Володька, что подхватила нас в сорок первом какая-то огромная волна и понесла… И должны мы были обязательно доплыть до далекого берега и плыли, поддерживая друг друга, сцепившись руками… И вот доплыли, расцепили руки, и каждый в свою сторону. — Она немного помолчала. — Надо, конечно, опять плыть куда-то, а сил уже нет, да и желания… — Леля бросила докуренную папиросу, достала другую, снова закурила и уставилась отрешенным взглядом в мутное окно.
— Что-то вроде того… Это ты верно, Леля. — Володька тоже задумался.
Она поднялась, одернула гимнастерку и короткую юбку. Он бросил взгляд на ее длинные ноги, обутые в тяжелые кирзовые сапоги.
— Пока, Володька. Спасибо за угощение… Кого из наших встретишь, особо обо мне не распространяйся. Хорошо?
— Разумеется, Леля.
— Это я перед тобой что-то разоткровенничалась, а другим — «все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо». Ну, бывай, — закончила она мужицким фронтовым словечком и, крепко пожав ему руку, пошла из бара.
Володька посидел еще немного… Ему вспомнилась тоненькая длинноногая девочка с точеным породистым личиком, какой была Леля в школе… Нет, подумал он, война, конечно, не для девчонок, недаром ему всегда было нестерпимо жалко их — в несладных шинелях, в «кирзачах» чуть ли не сорокового размера среди загрубелого фронтового люда…
Инвалиду с аккордеоном либо подносили пива, либо давали деньги, заказывая сыграть что-то любимое… Володьке захотелось вспомнить немудреную песенку о девушке в серой шинели, и он подошел к безногому, спросил, знает ли тот ее. Тот кивнул и сразу стал вспоминать мотив… Володька пошел за пивом, принес кружку, а по залу уже разносилось: «И пошла ты прямо, не сутулясь, со всеми равно смелая в бою, не посмела вражеская пуля посягнуть на молодость твою…» И дальше: «…девушка в шинели не по росту, ты, товарищ-друг мой боевой…» Инвалида поддержали, стал подпевать и Володька, но к горлу что-то подкатывало, и он перестал. Вернувшись к столу, он сел и вдруг, как никогда до этого, его пронзило: Юльки нет и не будет! И, наверно, всю жизнь ему будет не хватать ее, ее любви, ее преданности, наивности, ее чистоты… Всю жизнь! И Юлькины слова: «Володька, вот окончится война, и вокруг тебя будет много разных девчонок, но тебе они будут неинтересны, тебе просто не о чем будет с ними говорить, а у нас с тобой будет великое, незабываемое — война. ..» — как живые прозвенели в этом прокуренном, наполненном хриплым разноголосьем и стонами трофейного аккордеона зальчике пивного бара.
Володька закрыл лицо руками.
— Что-то от Сережи давно нет писем, — сказала мать. — Ты бы позвонил ему. Возможно, он уже вернулся?
С Сергеем Володька почти не переписывался, Ксении же Николаевне Сергей писал регулярно, и друг о друге они узнавали от нее.
И Володька позвонил.
Отзывы о сказке / рассказе: