— Что же раньше не сказала? Вправил бы ему мозги, — возмущался Володька.
— Ну да, вправил… Из-за тебя и выходило все. Дура была, что рассказала…
Посоветоваться насчет Гошки зашел Володька к Толику Лявину. Тот уже не стоял за стойкой — завел буфетчицу, а сам пополнел, поважнел и не предложил Володьке стопку или пива, как делал это раньше.
— За три тысячи никакой стоящий адвокат не возьмется, — заявил Лявин, когда Володька рассказал про Гошку. — Это дело на десять кусков. А таких денег у тебя нет.
— Разумеется, нет.
— Нечего тогда и затевать… Жаль, конечно, Гошку, но сам, дурак, виноват. Мы с ним только одно дельце наладили, и вот тебе на…
— Какое?
— Закуски-то в моем заведении нет, так он вяленую рыбку обещался поставлять. По десятке за штуку пошла бы. Разумеешь?
— Чего тут не разуметь, — усмехнулся Володька. — Ты, как вижу, процветаешь?
— Это только начало… Деньгу поднакоплю, тогда развернусь. Тогда погуляем, — добавил он, хлопнув Володьку по плечу, компенсируя этим «погуляем» зажатое сегодняшнее угощение.
От Толика Володька направился к Сергею поговорить об адвокате, стоит ли вообще брать. Сергей встретил его своим обычным «салют», крепко пожал руку и провел в комнату. На письменном столе лежала груда учебников.
— Штудирую, — показал Сергей на книги. — Столько позабыл, даже страшно. Понимаешь, только в тридцать окончу институт, два года аспирантура, защита — уже тридцать три будет… Черт побери, столько потеряно времени! И самые лучшие годы!.. Ну и что тебе этот Гоша? — спросил Сергей, когда Володька рассказал о разговоре с Лявиным.
— Как что? Он же был моим разведчиком, — удивился Володька небрежности, с какой произнес это Сергей.
— Именно был. Теперь он тебе никто.
— А фронтовая дружба навек? — усмехнулся Володька.
— Да, она была. И на войне, наверно, нужна. Но война-то окончилась, Володька! Зачем тебе теперь этот бывший урка? Что общего? Настоящая дружба требует какого-то одинакового интеллектуального уровня. А с Гошкой только водку пить, больше ничего.
— Он был моим разведчком. Мы вместе под смертью ходили, — упрямо повторил Володька. — Такое не забывается.
— Ладно, не будем спорить. Ты просто пока не можешь уяснить, что война окончилась и все, что с ней связано, уходит в прошлое. И слава богу, кстати. Наступило другое — настоящая жизнь! Соображаешь?
— Для меня и та была настоящая, — возразил Володька.
— Может быть, может… — махнул рукой Сергей, потом обернулся к нему: — Тебе что, нравилось на войне?
— Не то слово, Сергей… На войне я ощущал свою значимость. Понимаешь?
— Не понимаю! И не принимаю! — выпалил Сергей. — «Значимость» пушечного мяса. — Он горько рассмеялся.
— Я не был «пушечным мясом», — покачал головой тот. — Я был личностью, от которой много зависело.
— Но фактически ты был винтиком военной машины, — разгорячился Сергей.
— Не знаю… Я этого не ощущал.
— Выходит, не желаешь быть винтиком? — не отставал Сергей.
— Вообще неверно это, по-моему.
— Ого, — засмеялся Сергей. — Наконец-то слова не мальчика, а мужа! Все-таки, Володька, мы были самыми умными в классе и кое в чем разбирались даже тогда, на заре туманной юности…
Надюха и Володька медленно брели по Каланчевке из горсуда. Адвокат не помог, и приговор районного суда оставили в силе. Гошка помахал им рукой со скамьи подсудимых, довольно бодро улыбнулся — где наша не пропадала — и был уведен милицонерами. Надюха всплакнула, но вскоре оправилась и сейчас шла с Володькой более или менее спокойная.
— Зайдешь? — спросила она, когда подошли к дому.
Он согласился… На кухне столкнулся с Егорычем, варившим картошку.
— Ну как? — но, увидев их лица, махнул удрученно рукой. — Загремел, значит, Гошка… Ты, Надюха, особо не расстраивайся. Не пара он тебе и буянил часто.
— Проходите ко мне, Николай Егорыч, четвертинка есть, — пригласила она.
Глазки Егорыча поживели, и он ждать себя не заставил. На троих четвертинки было маловато, и, выпив, они сидели, понурив головы, и помалкивали, в общем, как на поминках. Егорыч, правда, пытался успокаивать Надюху, говоря, что найдет она еще себе, но та отмахивалась.
— Бросьте, дядя Коля… Чего уж там, — а потом, горько рассмеявшись, добавила: — «Где уж нам уж выйти замуж, я и так уж вам уж дам уж».
Володька попробовал улыбнуться, но не вышло. Посидев еще недолго, он распрощался.
— Не забывай меня, лейтенантик, — сказала Надюха.
— Слушай, черт бы вас подрал! Что произошло? — с досадой спросил Виктор по телефону, позвонив Володьке поздно вечером. — Я только ввалился, и вот номер.
— Тоня, значит, вернулась?
— Давно. Но почему-то не звонила тебе? Ты что-нибудь оторвал?
— Ничего я не «отрывал»… Ей кто-то позвонил, ну и я…
— Психанул? — перебил Виктор.
— Да нет… Просто… знаешь… Тоня, наверно, поняла, почему я ушел.
— Ты очень ясно выражаешься, — насмешливо заметил Виктор, а потом скомандовал: — Придешь завтра. И не вздумай брыкаться.
…На другой день Володька отправился на Пироговку со смутным, неясным чувством напрасности этой встречи и с боязнью, что Тоня опять заведет речь про Юльку.
Тоня встретила его очень сосредоточенная и какая-то напряженная. Ну, подумал Володька, разговор предстоит, видать, серьезный. Она молча провела в комнату, где витал сладковатый дымок американских сигарет, усадила на диван, сама села на стул против него.
— Приготовься к большому разговору, Володька, — начала она. — Нам нужно во всем разобраться.
— Наверно, — подтвердил он.
— Ответь мне, только правду… Когда на фронте ты садился писать мне письмо, тебе сразу вспоминалась Юля?
— Как ты угадала?
— А о Юле вспоминать было тяжело, поэтому и писал редко? — продолжала она.
— Здорово ты во всем разобралась… Наверно, было действительно так, — согласился Володька, усмехнувшись.
— Скажу больше, Володька. Не только письма, но и мысли обо мне сразу связывались с Юлей?
— И это правда, — он опустил голову. — Гибель Юльки — мое первое настоящее горе… И вина, — добавил он.
Тоня достала сигареты, протянула ему. Они закурили.
— Помнишь, в сорок втором я говорила тебе, что ни перед кем не чувствую себя виноватой, даже перед Юлей?
— Помню…
— А когда она погибла, почувствовала. И у меня, Володька, часто перед глазами встает холмик рыжей земли, о котором ты писал… — Она задумалась, потом вскинула голову, у нее вырвалось: — Что же нам делать?
— Не знаю, — опять пожал плечами.
Володька более или менее понимал Тоню. Ей нужно было найти какую-то значительную причину того, что случилось. Почему ушло все куда-то? Почему встретились почти чужими? И она нашла — Юлька! Но, наверно, все было гораздо проще и обыкновеннее — время. Те долгих три года, которые прожили они совершенно по-разному, совсем в других измерениях. У Тони была одна жизнь, у него другая. Если бы удалось им встретиться хоть один раз за эти годы, может, все было бы иначе?
Послышался скрип открываемой двери, и в комнату ворвался Виктор. Бросился к Володьке, стиснул его руку.
— Бегал на Усачевский! Ждем тебя, а в доме пусто. Но и на рынке ничего такого не оказалось. Ну, как вы здесь, ребятки? Договорились?
— Договорились…
— Что таким загробным голосом? Тоня? Погодите, я сейчас вами займусь! А пока, сестренка, поставь-ка чайку.
Тоня вышла на кухню.
— Ну что? — наскоком спросил Виктор.
— Ничего…
— Ладно, все будет в порядке, — бодро улыбнулся он.
Тоня вернулась, но не села, а стала прохаживаться по комнате.
— Еще в сорок втором, — остановилась она напротив Володьки, — я предчувствовала, что Юля рано или поздно встанет между нами… И вот…
— Опять начала! — воскликнул Виктор. — Вчера весь вечер об этом долбила, — повернулся он к Володьке. — Тоже мне эти дамские тонкости.
— Да нет, Виктор, наверно, действительно так, — решил тот поддержать Тоню, хотя все яснее понимал, что дело в другом.
— Вы что, братцы, всерьез? — возмутился Виктор, переводя взгляд с Володьки на Тоню. — Ну, ладно, Тонька — девчонка, но ты-то солдат! Юли нет, и ее не воскресишь. И какие вы себе вины выдумали? Какого черта…
— Перестань! — остановила его Тоня. — Перестань.
— Не перестану! — ударил он кулаком по столу.
— Прекрати! Или я попрошу тебя убраться из комнаты, — вдруг сорвалась она, и ее резкость, даже грубоватость неприятно поразили Володьку.
Виктор замолк, надулся, и Володька увидел, что, несмотря на свою шумливость и голосистость, находится он под каблучком у своей сестры. Что командует в доме она. Виктор суетливо зашарил по карманам, вытащил папиросы и так же суетливо закурил. Тоня вышла на кухню.
— Все и проще и сложнее, Витя, — сказал Володька.
— Выдумываете вы сложности, — проворчал он. — Ну вас к черту! — Он уселся, положив ногу на ногу, показывая, что умывает руки. — Разбирайтесь сами.
Тоня принесла чайник и стала накрывать на стол. За чаем шел вялый разговор ни о чем. Виктор выпил чашку и поднялся, объяснил, что нужно к кому-то зайти. После его ухода Володька сказал:
— Как ты все разложила по полочкам…
Тоня вскинула на него глаза и быстро проговорила:
— Я очень долго думала. И вот…
— Это и видно… — протянул он и встал из-за стола.
— Ты уходишь? — В ее глазах что-то мелькнуло, то ли испуг, то ли боль, но удерживать его не стала, только сжала губы и немного побледнела.
Володька посмотрел на нее и двинулся к выходу. Она пошла за ним. В коридоре они остановились.
— Но разве не так? Разве я не права? — как-то торопливо спросила она.
— Все, наверно, так, Тоня… Ну, пока…
Выйдя, он поглядел на Тонин дом, на Пироговку и мысленно попрощался и с этим серым домом, и с этой улицей. Боли не было. Было лишь очень и очень грустно. Ушел в прошлое небольшой, но очень яркий кусочек его жизни. И будет ли еще такое, неизвестно. Наверно, нет…
На Колхозной Володька увидел Деева и его даму. Они, по-видимому, прощались. Володька хотел пройти мимо, но Деев заметил его, окликнул.
— Володичка, миленький, не могу сегодня к тебе. Ты отдай деньги, я же платила, а у нас «гамбургский счет», и я пойду, — услышал Володька, подойдя к ним.
— Да отдам завтра. Знаешь же, нарочно с собой не беру.
— Ну хорошо, Володичка, я побежала. Не забудь, завтра.
— Ладно, — махнул рукой Деев, повернулся к Володьке. — Новость знаешь? Тальянцева вроде из армии поперли… Второй день в баре сидит и ни слова ни с кем. Меня словно не видит. Теперь покрутится…
— Ты словно злорадствуешь? — оборвал Володька.
— Да нет, что ты? Вообще-то, знаешь, хорошие люди так быстро в начальники не выбиваются. Кстати, о Левке мне один лейтенант-сапер в госпитале рассказывал, в училище с ним был. Левку отделенным назначили, так знаешь, ребята ему темную устроили после окончания. Значит, хорош был отделенный!
— Во всех ты, Вовка, недостатки ищешь… Со школы, причем, у тебя это, — сухо сказал Володька.
— А я неудачник, Володька. С рылом мне не повезло, сами «кобылой» прозвали, с отцом тоже, в войну не везло. Пустяковое ранение вот чем обернулось.
— С институтом зато повезло.
— Нет уж, дудки! Тут не везение было, а упорство. Ты перед экзаменами девками занят был, с Сергеем ночами ходил, философствовал, а я вкалывал.
— Какими девками? — удивился Володька.
— Если я чего добьюсь, то тоже работой ломовой… Начну заниматься, Томку эту побоку. Сейчас за войну догуливаю. Да и не было у меня женщин, она первая.
— Ладно. Зайду я, пожалуй, к Тальянцеву, — сказал Володька.
— Соболезнование выразить? Пошлет он тебя! Ему теперь без адъютантов да ординарцев несладко.
— Все равно надо зайти.
Дойдя до переулка, где жил Тальянцев, Володька заколебался — может, действительно не стоит, может, и верно, пошлет его Левка? Но возможно и другое — нужна ему сейчас какая-то поддержка. И он завернул в переулок.
Открыла незнакомая женщина с растерянным, помятым лицом.
— Мне Леву, — сказал он.
Отзывы о сказке / рассказе: