— Ну, сэр, у тебя дьявольская интуиция, я ведь только что ввалился и вот-вот хотел звонить тебе. Приходи немедленно. Кстати, сейчас должен зайти Левка Тальянцев — случайно ехали в одном вагоне, — голос Сергея был радостен и бодр.
— Сейчас приду, — коротко ответил Володька.
У дверей квартиры Сергея он недолго постоял, потом, улыбнувшись, позвонил: два длинных, один короткий — их условные еще с юности звонки. Сергей открыл сразу. Он прекрасно выглядел в новом добротном обмундировании. К «звездочке», полученной на финской, прибавилась еще одна и медаль «За боевые заслуги». Они обнялись… Взгляд Сергея, брошенный на безжизненную Володькину руку, был сочувственный, но никаких жалостных слов он не сказал.
— Пошли в комнату. Левка уже у меня.
С Тальянцевым Володька не виделся с тридцать девятого, а до этого их компания часто собиралась у него, потому что Левкин отец бывал в постоянных командировках, мать где-то дежурила и вечерами комната была свободной… Помнил Володька, как перед армией распивали они необычный ликер «Арктика» с горкой льда внутри бутылки.
Тальянцева он узнал с трудом. Перед ним стоял перетянутый ремнями майор с боевыми наградами на груди. Орден Красного Знамени и Кутузова — награды очень высокие — сразу бросились в глаза. Левкино лицо приобрело значительность и некоторую надменность. Он как-то снисходительно похлопал Володьку по спине и вроде бы шутливо, но со скрытым довольством в голосе представился:
— Командир отдельного саперного батальона майор Тальянцев к вашим услугам.
— Дает… — иронически улыбнулся Сергей. — Всех переплюнул! Володька до старшего только дотянул, я в лейтенантах хожу, а тут майор! Командир отдельной части! По стойке «смирно» так и хочется встать.
— Бросьте, ребята! Обыкновенно все получилось, я же войну лейтенантом начал. Взвод, рота, ну и батальон — нормальное продвижение по службе, — с не совсем искренней скромностью произнес Тальянцев: дескать, конечно, обыкновенно, но не у всех так вышло и такие награды тоже не все заработали.
— Ты демобилизуешься? — спросил Володька.
— Что ты? Я же кадровый, в армии до конца дней… Видимо, в академию направят. А сейчас в командировке. Вот жену демобилизовал, она у меня военврачом в батальоне была… Знаете, ребята, странно как-то, только двадцать шесть стукнуло, а чувствую себя… ну, не старым, конечно, а…
— Созревшим начальником, — перебил Сергей, усмехнувшись.
— При чем начальство? Не подковыривай. А человеком созревшим, что ли. Ведь полутора тысячами командовал — не шутка. Понимаете, ответственность какая?
— Понимаю, — сказал Володька.
Тальянцев солидно помолчал, сел, достал пачку «Казбека», просунул друзьям.
— Спраздновать бы встречу, но мне… — посмотрел на трофейные швейцарские часы, — через час в наркомат. Очень рад, что вас повидал.
Какой-то холодок и натянутость были в этой встрече. Не мог Тальянцев скрыть до конца чувство превосходства перед школьными товарищами, и, когда он распрощался и ушел, Володька облегченно вздохнул, сказав:
— Ну и важен стал… Странно, чем это он отличился, в школе не блистал.
— Службист по натуре, — небрежно бросил Сергей.
— Не без этого… Но все же хорошо, что встретились, ничего не попишешь — прошлое, юность.
— Да… — задумчиво протянул Сергей, — у нас уже есть прошлое. Даже немного грустно.
— Деев без ноги. По самое бедро, — сообщил Володька.
— Очень печально… — Сергей затянулся папиросой. — У меня два случая было, когда загнуться мог. Один при сильной бомбежке, второй — немцы к штабу прорвались, пришлось круговую оборону организовывать и отстреливаться. Кстати, за это вторая «звездочка». А вообще-то везло.
— Штаб полка — не передок, — заметил Володька.
— Я и не сравниваю. Знаешь, когда я в военкомат пришел, мне сразу предложили на курсы военных переводчиков. Отказываться было глупо, и ты понимаешь, почему — получу звание, денежное довольствие и возможность помогать отцу.
— Понятно… Как отец?
— Болен… Не знаю, дотянет ли до конца, — Сергей помрачнел, но быстро взял себя в руки и продолжал обычным бодрым голосом: — Еле удалось демобилизоваться. Начштаба хорошим мужиком оказался, ну и осколок в ноге помог. Мне, Володька, и года нельзя терять, и так потеряна уйма времени… — Он помолчал немного, потом спросил: — Как ты думаешь, изменится что-нибудь после войны? — Лицо стало напряженным.
— Как-то не задумывался об этом, Сергей.
— Я надеюсь… И очень, — вздохнул он. — Должно же быть…
Надюха выписалась из больницы и позвонила Володьке.
— Заходи, лейтенантик, поговорить надо, — пригласила она.
Володька пошел на Домниковку… В комнате Надюхи уже был накрыт стол, блестели жестянки консервных банок, на блюде лежал нарезанный большими ломтями хлеб, на тарелке белел кусок сала, ну и четвертинка стояла.
— Присаживайся… Что-то осунулся ты, бледненький стал, — оглядела она Володьку. — Не хватает еды?
— Не хватает, — признался он.
— Давай угощайся… — и подвинула ему тарелку.
— Как здоровье, Надя?
— Вроде подлечили. Через три дня на работу выхожу… Вот что я думаю: Гошка сейчас работает, занят цельный день, давай без него с талонами провертывать? Как ты на это?
— Не знаю, — пожал он плечами. — Я торговать, Надюха, не умею.
— И про это думала. Егорыча подключим, — деловито сказала она.
— Тогда пожалуй… — не очень уверенно согласился Володька.
— Со мной делиться не надо. Мы с Гошей хорошо живем. Это для тебя я…
— Ну что ты, Надюха? Неудобно мне…
— Неудобно портки через голову надевать. Брось ты! Нету у тебя хватки, как у Гошки, а сейчас жизнь такая… Это тебе не «ура» кричать да в атаку людей поднимать. Теперь вертеться надо уметь, а ты не умеешь. Ну, Володька, — подняла она рюмку, — за наши успехи.
После второй рюмки ослабевшая после болезни Надюха захмелела, глаза замутнились, по лицу блуждала какая-то странная улыбка.
— Не забыл, как целовались мы у Егорыча? — вдруг спросила она.
— Помню…
— Повторить не хочешь? — засмеялась Надюха.
— Девушка друга — святыня, — шутливо ответил он, вспомнив выдуманный Сергеем еще в юности афоризм, когда они опасались, что влюбятся в одну и ту же девчонку.
— Святыня, говоришь? — задумчиво повторила она. — Только я не Гошина, хоть и расписались мы с ним. Подвернулся он, выбирать не из кого.
— Значит, ты не любишь его?
— Любишь, не любишь… Какая теперь разница. Есть мужик, и слава богу, что не одна… Глупенький ты еще, — она провела ладонью по его лицу. — Вопросы задаешь — любишь, не любишь? Словно только по любви люди живут. Разве по-другому не бывает?
— Бывает, наверное…
Надюха опять коснулась рукой его щеки и потрепала, как маленького, как раз в этот миг неожиданно ввалился Гошка. Остановился и мутными глазами, в которых таилась угроза, уставился на них.
— Милуетесь, значит, — процедил он.
— Здорово, — сказал Володька, поднимаясь со стула.
— Здорово, но не здорово. Свиданку без меня устроили. Понятно.
— Чего тебе понятно? Иди-ка спать. Лыка не вяжешь, — грубовато оборвала его Надюха.
Гоша подошел к столу и уперся взглядом в Володьку.
— Я же предупреждал, командир… Пусть я тебе и жизнью обязан, но не вздумай с Надюхой путаться. Дракой дело не кончится, тут кровушкой пахнуть будет, — он взял со стола початую четвертинку и прямо из горлышка влил в себя.
— Дурак ты, Гошка! — прикрикнул Володька. — Забыл, что ли, слово тебе давал? Иди проспись. Кровушкой меня не испугаешь.
— Не испугаю? — ухмыльнулся Гошка. — А это видел? — И в его раскрытой ладони оказалась знакомая Володьке финка с красивой наборной ручкой.
— Сам знаешь — видел, — спокойно сказал Володька. — Если бы кто другой меня на такой понт брал, врезал бы, — и опустился на стул.
— Врезал бы? — вдруг засмеялся Гошка. — Другому врезал бы, а мне не хочешь? Любишь, значит, Гошку? — переменил он тон.
— Знаешь же… Брось, Гошка, эти замашки свои. Убери финку, — добавил Володька тихо, не приказным голосом.
— Ладно, командир, это я сдуру, — примирительно сказал Гоша и спрятал финку. — Дай пять.
— Держи, — протянул руку Володька.
Когда Гоша окончательно успокоился, Надюха рассказала ему о своем предложении Володьке.
— Валяй, — сказал Гошка.
И Володька начал «валять»… Снова на столе у Канаевых появились буханки хлеба, консервы, купленные в коммерческом, масло, сахар, чай, иногда и мясо с рынка, а в Володькиных карманах шелестели мятые червонцы… Но опять надо было придумывать для матери какое-то объяснение, и Володька долго ломал голову, что бы изобрести вразумительное. Кроме займа денег у Сергея, он ничего не придумал, но того надо было предупредить, и они встретились у Ботанического сада — место, приблизительно одинаково удаленное от их домов. Прошли в сад, всколыхнувший в обоих детские воспоминания: оказывается, водили их матери сюда в одни и те же годы, когда им было по пять-шесть лет.
Ботанический, огромный для них тогда, представился сейчас очень маленьким. Аллейка, казавшаяся бесконечной, всего-то тянулась метров на триста. Там в тенечке они и присели на скамейку.
— Значит, так, Сергей… Ты дал мне взаймы тысячи три. Для моей матери. Понимаешь? — начал Володька.
— Не совсем…
Володька рассказал о своих «делах» с Надюхой и Егорычем, закончив словами, что ему, конечно, очень противно заниматься этими махинациями, но что делать?
— Подумаешь, какие махинации! — усмехнулся Сергей. — Вы, сэр, забудьте о той «святой» и прочее русской литературе, на которой мы имели счастье быть воспитанными. Это в тихих дворянских усадьбах хорошо было рассуждать о нравственности, честности, высокой и чистой любви. Прошла кровавая война. Жизнь тяжелая и еще долго будет такой. А кто-то разбогател, кто-то устроился, как всегда бывает при всех войнах. Сантименты надо отбросить, Володька.
— Мой Гошка говорил, что в такое время все тянутся к хлеборезке.
— Твой Гошка не дурак, — рассмеялся Сергей. — Ты его слушай. У тебя же ни черта нет практической жилки, а время действительно не такое, чтобы витать в эмпиреях. — Сергей помолчал немного, потом спросил: — Что у тебя с институтом?
— Не знаю еще, куда перевестись из архитектурного. Придется в гуманитарный какой-нибудь. В технических черчение… А вообще-то, если откровенно, никуда мне не хочется, — вздохнул он.
— Как это так? — удивился Сергей.
— Мне кажется, Сергей, что главное я в своей жизни сделал, а остальное все не то уже. Остальное несущественно…
— Это вы загнули, сэр! Самое главное и самое интересное в нашей жизни только начинается. Появилась возможность показать, каков ты есть и на что способен, — горячо сказал Сергей. — Война — это пропавшее время. От человека требовалось лишь одно — воевать! И никому не нужен он был как личность.
— Наверно, не совсем так, Сергей, — заметил Володька.
— Именно так! У нас засохли мозги, мы не прочли ни единой книги, мы интеллектуально отстали на пять лет. Это главное в жизни, а не ползать на брюхе под пулями.
— Ты и не ползал.
— Не ползал в эту, ползал в финскую, — обрезал он Володьку.
— Ты просто не так устал, Сергей…
— Возможно. Но это пройдет. Нам же всего по двадцать пять и уже двадцать пять. Для науки, которой я собираюсь заниматься, это много. Придется наверстывать бешеными темпами. — Сергей говорил убежденно, резко, уверенный в своей правоте. — Понимаешь, — продолжал он, — мы должны доказать и себе, и другим, что способны на большое. Может, черт побери, и на великое!
— Мне что-то ничего не хочется доказывать, — вяло произнес Володька, завертывая самокрутку.
Сергей внимательно посмотрел на него.
— Мда… Прости, у тебя все сложнее. Ушел архитектурный… и с ним многое, о чем мечтал…
— Ни о чем я особо не мечтал, — протянул Володька безразлично.
— Как же?! А твои проекты загородного ресторана? Я помню.
— Это было мальчишество, Сергей.
— Но тебе же хотелось создать что-то оригинальное? Мы же с тобой не ординарные люди, Володька!
— Ну, хотелось… Когда это только было? А насчет неординарности не знаю… Я в армии стремился как раз быть как все, так было лучше.
— Слушай, Володька, а как твои дела с Тоней? — в глазах Сергея мелькнула догадка.
— Она в Германии… С отцом…
— Понятно… Из наших видел кого-нибудь?
— Майку… И Лелю, помнишь?
Отзывы о сказке / рассказе: