— Брезгуешь, значит? — тот взял деньги грязной, в какой-то экземе лапой. — Так вот, командир, забыл небось, как гнал нас? Инвалид я на всю жизнь… Ясно было — захлебывается наступление, а ты все вперед и вперед… Вспомнил? Да куда там, тебе разве каждую серую скотину упомнить? Ты и за людей нас не считал.
— Врешь! — взорвался Володька. — Где это было? Где? Отвечай!
— У вороны в гнезде, — зло бросил тот. — Удаль свою показывал, форсун.
— Я всегда в цепи шел… Впереди шел. Говори, где это было?
— Да катись ты… — выругался тот и вошел в пивную. Остановившись в дверях, обернулся и с ненавистью: — Все равно помрешь скоро, помяни мое слово, — и шмыгнул в помещение.
Когда Володька вынул папиросу и когда зажигал спичку, пальцы у него подрагивали. Вот так неожиданно, как бы из-за угла ударил его Ржев, если действительно этот тип из его роты. Не из взвода, конечно, своих он помнил до сих пор если не по фамилиям, то по лицам. Наверное, из другого взвода Володькиной роты, а тех ребят, разумеется, упомнить он не мог, просто не успел…
Володька пошел дальше к Пушкинской, и наконец вроде бы туманно стал вырисовываться в его памяти один случай в том первом их наступлении, как не мог он поднять командой какого-то залегшего бойца и пришлось ухватить его за шиворот, дернуть и сильным ударом стволом автомата в спину подтолкнуть… Обернувшись, тот огрызнулся: «Потише, командир, смотри…» — и блеснул глазами, в которых таилась угроза. Побежав дальше, Володька невольно ощутил холодок между лопатками и, оборачиваясь на ходу, увидел, как вырос куст разрыва рядом с тем бойцом… Но было в те минуты не до раненых, не до убитых. Рвал глотку Володька в крике «Вперед, вперед!» и бежал, бежал…
Что ж, может быть, на миг прихваченное взглядом лицо того бойца ушло из памяти, и это он, тот самый, который сейчас выплеснул накопленную за годы инвалидности ненависть, считая виноватым во всем Володьку.
Он дошел до памятника Пушкину и присел на скамейку. У памятника, как и в сорок втором, лежали цветы. Сразу вспомнилась арбатская старушка с ее единственным цветком, так растрогавшая его тогда. Вряд ли жива она. Но эта мысль пробежала мельком. Володьке было нехорошо, он никак не мог успокоиться, стряхнуть кинутый в него склизкий и словно бы прилипший комок.
Чтобы рассеяться и не думать об этой встрече, он стал разглядывать проходящих по бульвару людей. Было много военных, порядочно инвалидов… Некоторые женщины и девушки хорошо одеты, не в наше, москвошвеевское, а в американское, может, и немецкое, не разберешь. Того и другого на московских рынках предостаточно. Подложенные плечики делали женские фигуры строгими, а погончики на платьях напоминали о недавней войне.
Володька вдруг почувствовал себя одиноким среди множества людей, идущих мимо него, спешащих по каким-то своим делам, сидящих на скамейках и, видно, ждущих кого-то… Ему захотелось встретиться с кем-нибудь, поговорить, в общем, не быть одному, и он вытащил блокнот с Майкиным телефоном.
— Неужели это ты? — обрадованно воскликнула она, услышав его голос. — Хочешь встретиться? Очень хорошо. Давай в восемь… Приглашаешь в ресторан? В какой? Не знаешь? Пойдем в кафе «Националь». Около него и встретимся. Хорошо.
Потом она сказала, чтобы он пришел пораньше и занял очередь, там всегда много народа.
До вечера еще полно времени, и Володька пошел домой… Пришедшая с работы мать не обратила внимания, что он принарядился, то есть с грехом пополам выгладил гимнастерку и почистил сапоги. Синий шевиотовый костюмчик, купленный в тридцать восьмом в бывшем «Мюре и Мерилизе», оказался узок. Он долго примерял, вертясь перед зеркалом, и вспоминал историю его покупки: всю ночь простояли они с приятелем на Пушечной, укрываясь в парадных от милиции, а утром влились в толпу, которая понесла их к дверям магазина, прижала, потом взметнула на четвертый этаж… Костюмы они купили одинаковые, выбирать особенно было не из чего, и около часа дня вышли с торжественными лицами, крепко держа в руках пакеты — это были первые костюмы в их жизни.
— Мама, не жди меня к ужину. Я вернусь, наверно, поздно, — сказал Володька.
— Куда ты отправляешься?
— Поброжу по Москве… Может, зайду куда-нибудь. Надо же отметить возвращение.
— Хорошо, Володя. Только не трать много денег. У нас же нет никаких перспектив, — вздохнула она.
— Да, мама…
Слова матери сразу испортили настроение, ужин в ресторане стал чем-то недозволенным: действительно, какое у него право выбросить сегодня пятьсот рублей — а именно такую сумму прикинул он, зная ресторанные цены, — когда впереди только пенсия и стипендия, которые вместе составят, наверно, не больше того, что он задумал истратить.
«А ладно, какого черта! — подумал он. — Провоевать почти всю войну, остаться живым и не иметь права посидеть с женщиной в ресторане. Вон они, нашивки за ранения — два легких, два тяжелых! Это же кровь! Чего еще раздумывать!» — отбросил он сомнения и прибавил шагу.
Около кафе «Националь» стояла очередь, человек тридцать… Не успел спросить, кто последний, как подошла Майя и, схватив его за рукав, отвела в сторону.
— Я совсем забыла, Володька… Здесь могут попасться знакомые. Пойдем в другое место.
— В «Коктейль?» — спросил он.
— Туда тоже не стоит.
— Куда же?
— Не знаю… Пойдем пока просто прогуляемся. — Она взяла его под руку, и они пошли вверх по Тверской.
Володька любил старые названия московских улиц, да и неудобно было говорить «пойдем по Горького». Надо было прибавлять «улице», а это лишнее слово всегда выпадало, и получалась нелепость.
— Володька, ты очень дружил с Сергеем. Где он сейчас? — спросила Майка.
— Жив. Но еще не демобилизовался.
— Мы встретились в сорок втором… Он был в штатском при «звездочке» и вроде не собирался воевать.
— Он пошел, Майя.
— А его отец? Сергей говорил что-то о посылках… без которых…
— Отец сам отказался от его помощи, — перебил Володька. — Через два года он должен выйти… Сережке повезло, его взяли в школу военных переводчиков.
— Повезло? — усмехнулась она. — Наверное, сам объявил, что знает немецкий.
— Возможно… — безразлично протянул Володька.
— Он тебе ничего не рассказывал… про меня? — Майка взглянула прямо в глаза Володьке.
— Про тебя? Говорил, что ты стала роскошной женщиной, — улыбнулся он. — И был прав.
— Терпеть не могу этого слова! Больше ничего не говорил?
— Ничего.
Ему показалось, что она облегченно вздохнула, но он не придал этому значения.
— Куда же нам зайти? Я настроился посидеть где-нибудь.
— Володька, у тебя, наверно, не так много денег? Давай просто пошатаемся по Москве…
— Может, зайдем в самотечную «Нарву»?
— В эту забегаловку? Нет, Володька, погуляем. Разве тебе не приятно бродить по Москве… победителем, — досказала она.
— Да, победителем, — задумчиво сказал Володька. — Правда, Вовка Деев при нашей встрече высказался: войну-то выиграли, а мы с тобой калеки…
— Не смей об этом! — резко прервала Майка.
— Знаешь, когда шла война, не страшно было никакое увечье, а вот сейчас… На параде-то не мы прошлись, — закончил он.
— Впереди вся жизнь, Володька. Неужели ты этого не понимаешь?
— Умом понимаю, но вот почувствовать это душой что-то не получается, — задумчиво произнес он.
— Получится, — она дотронулась до его руки и слегка пожала.
Они вышли к Страстному бульвару, повернули направо и двинулись к Трубной. Возле пивной, где сегодня напророчили Володьке скорую смерть, он остановился.
— Зайду куплю папирос. Подожди меня.
Через несколько минут он вышел с пачкой в руках. Около Майки стоял какой-то пожилой, хорошо одетый мужчина и, держа ее за локоть, что-то говорил. Володька подошел и с недоумением уставился на него.
— Володька, этому гражданину я очень понравилась. Приглашает в ресторан. Скажи ему пару слов, — спокойно проговорила она, усмехнувшись.
— А ну пшел! — процедил Володька, отрывая руку мужчины от Майкиного локтя. — Пшел! — повторил он, надвигаясь на него.
Тот растерянно скривил рот, потоптался на месте, ища выхода из создавшегося положения, но, когда Володька отвел руку для удара, пробормотал:
— Извините, я не знал, что дама не одна… — и отошел от них.
— Вот видишь, — рассмеялась Майка. — А ты говорил — в армию…
— Надо было врезать… Сколько сволочей развелось, — угрюмо проворчал Володька.
— Ты все такой же, — ласково потрепала она его по щеке, вспомнив, видно, школьные «подвиги» и частые отметины на Володькиной физиономии.
— Я сегодня на этом самом месте уже дал одному…
И рассказал про утреннее происшествие.
— Ты уверен, что он из твоей роты? — немного помедлив, спросила Майка.
— Черт его знает!
— Забудь об этом. Просто какой-то псих, — сказала Майка.
Пройдя дальше по бульвару, они присели на скамейку и закурили. Володька с наслаждением тянул дымок «Казбека», казавшийся таким ароматным после махры, которую он постоянно курил.
— Скажи, Володька, у тебя был кто-нибудь на фронте? — вдруг спросила она.
— Не было… Я же в пехоте воевал, а там… — О Клаве он умолчал. — Почему ты спрашиваешь?
— Так… Не переживай, у тебя все будет.
— Я и не переживаю, — улыбнулся он. Потом поднялся и решительно произнес: — Пойдем в ресторан.
— Нет, — покачала она головой, — не хочется. Погуляем еще…
Домой Володька вернулся не поздно, чему мать, видевшая его приготовления перед уходом, удивилась:
— Ты уже пришел? Давай ужинать.
За скудным ужином — немножко хлеба, жидкий чай с полкусочком сахара — мать опять спросила, когда же он пойдет к Юлькиным родителям.
Володька сразу сжался и пробормотал, что пока ему очень трудно.
— Знаю, но это нужно, — настойчиво сказала она.
— Мама, я четыре года делал только то, что надо… Я устал от этого.
— Володя, ты думаешь, если окончилась война, это слово потеряло свое значение? Нет, оно на всю жизнь. — Она вздохнула и внимательно поглядела на него.
Он поднялся из-за стола и, закурив, стал ходить по комнате. Вдруг остановился, осененный новой для него мыслью.
— Знаешь, мама, наверно, сейчас я имею право делать все, что х о ч у. И к черту всякие «надо»! По крайней мере, пока, до института. — Он смотрел на мать, ожидая ответа, но она отвечать не спешила, покачала головой, взяла папиросу, прикурила от Володькиной и только потом сказала:
— Это может тебя далеко завести.
— Нет, мама, — горячо возразил он. — Просто нужно немного расслабиться. Сама же говорила…
— Я говорила о другом, Володя, — перебила она и, помедлив, спросила: — Как ты себя вообще чувствуешь?
— Хорошо. Почему ты вдруг?..
— Так… — неопределенно ответила мать, еще раз поглядев на него. И он понял, что она не поверила в его «хорошо».
Вовка Деев выписался из госпиталя и позвонил Володьке.
— Ну вот я и вышел на волю, так сказать, — сказал он в трубку, — а посему приглашаю долбануть по этому поводу.
— Куда пойдем?
— Заходи ко мне, решим… Куда-нибудь недалече от дома, а то ковылять на этих чертовых костылях трудновато.
— Приду.
Недолго размышляя, они решили отправиться в самотечную «Нарву» — и от Деева недалеко, и место знакомое. Деев долго рассматривал меню.
— Мясца охота… Давай по бифштексу по-гамбургски.
— Валяй, — согласился Володька, ощутив, как рот наполнился слюной.
— Так… По стопочке, конечно, и пивка холодного, — чмокнул губами Деев.
Жареного мяса Володька не ел с тридцать девятого года, не считая лошадиной губы, которую, проткнув штыком, поджаривал на костре под Ржевом. И Вовка Деев, наверно, тоже давно не едал такого, а потому проглотили они залитое яйцом мясо в один присест, не ощутив сытости. Деев, немного помявшись, все же решился выбросить еще пару сотен — заказал по второй порции и еще по стопке. В головы немного ударило, и Деев начал:
— Ты же знаешь, с отцом у меня еще до войны были сложные отношения, гулял он, бабник невозможный, а тут совсем распоясался — начальничек же… Ведь, считай, с дочками спал, с девчатами нашего с тобой возраста, меня не стеснялся. Короче, мне эта тыловая, прифронтовая жизнь, как передохнул и отъелся после училища, осточертела, плевать я на нее хотел, воевать же шел, а не в тылу отираться, — он задумался. — Тут и получилась история.
— Какая? — заинтересовался Володька.
— Из-за девки, конечно.
— У тебя из-за девчонки? — удивился Володька.
— Чего удивляешься? В школе, и верно, я девчатами не интересовался, но пришло, видать, время, двадцать два стукнуло. И понравилась одна. Девчонка была красивая, многие за ней ухлестывали. Вот я и сцепился с одним лейтенантом. Вначале по мордасам друг друга лупили, а потом за пистолеты схватились… Ну и влепил я ему в плечо… Трибунал, как сам понимаешь. Тогда штрафбатов еще не было, разжаловали и на передок рядовым… — Он отхлебнул еще пива, нахмурился и выдохнул: — Досталось. .. Через три месяца за то, что в самое пекло лез, звание вернули и судимость сняли… А через полгода шлепнуло меня. Остальное знаешь.
В ресторане было шумно, дымно и душно… Большинство посетителей военные, но и штатских хватало. Около военных крутились раскрашенные девицы, которых сразу приглашали за столик, и они жадно наваливались на еду. Фронтовики, ошалевшие и оттого, что вышли из войны живыми, и оттого, что находятся в столице — многие, возможно, впервые и проездом, — пораженные непривычным ресторанным великолепием довольно-таки замызганной «Нарвы», широко пировали с подцепленными девицами. Один капитан, сидевший за соседним столиком и напоминавший Володьке кого-то, щедрым жестом бросил на стол часики и растроганным от собственной доброты голосом предложил своей спутнице:
— Выбирай любые… Дарю на память.
Отзывы о сказке / рассказе: